Сами мы не местные

— Есть, конечно. От всех больших городов к столице и кольцевой. Вот если от Долхота в Сирий ехать, то рельс проходит прямо под горами, по пещерам. Ох и красиво там… надо будет летом съездить, сейчас это направление почти не работает, весной много обвалов бывает. А если ехать на Орл, то под водой. Там уже не вагоны, а почти звездолётик такой ходит, прямо в толще воды. Можно на всяких морских гадов посмотреть. Красота, в общем. Да и обычный монорельс неплох. Я всегда из столицы к матери ездил, а не летал. Уж очень там леса живописные… сидишь в вагончике, а по обе стороны такие деревья гигантские, почти вплотную. Иногда под вывернутым корнем проезжаешь. Те горы, что тянутся от Ахмадхота до Худула — они самые старые на всём Муданге. И растения там тоже древние. А я в детстве обожал всё древнее.

У меня аж слюнки текут, так хочется поскорее всё это увидеть. Правда, неплохо бы дождаться весны, чтобы полазать по огромным корням да пощёлкать цветочки — маме отправить фотки…

— Это у вас мать так далеко жила? — поражается северянин. — Это ж сколько у вашего отца денег было — ездить-то из столицы в Худул?

— Да он нечасто ездил, — смущается Азамат. — Но вообще с деньгами у него было слава богам… — Азамат мнётся, стараясь отойти от скользкой темы. — А мать, наверное, и до сих пор жива. Она очень рано меня родила, да и если бы умерла, мне бы сказали.

— А она знает, что ты вернулся? — спрашиваю тихонько.

Он пожимает плечами.

— Вряд ли. Кто бы ей сказал?

— А ты сам?

— Я не говорил.

Я потерянно моргаю.

— Ты ей вообще давно последний раз звонил?

Он на меня странно смотрит.

— Я не уверен, что у неё есть телефон.

До меня начинает постепенно доходить.

— А ты… в принципе когда с ней общался?

— До того, как… — он неопределённо взмахивает рукой в районе лица.

— А она вообще знает, что ты жив-то? — похолодев, спрашиваю я.

Он слегка приподнимает брови.

— Ну, ей сказали, на что я стал похож. Вряд ли ей очень хочется на меня смотреть.

— Это ты так думаешь или она сама так сказала? — продолжаю допытываться я. Мы уже давно перешли на всеобщий, так что пастухи только переглядываются и недоумевают, о чём это мы.

— Я так думаю, — вздыхает он. — Ну ты сама посуди, если уж отец…

— Я совершенно не вижу тут связи. Или ты считаешь, что его кретинизм передаётся половым путём?

Азамат смотрит на меня с убийственной укоризной.

— Я просто хочу сказать, — поясняю я, — что твоя мать ещё имеет шанс оказаться хорошим человеком. Во всяком случае, я бы не стала так категорично её клеймить.

— Естественно она хороший человек! — взвивается Азамат. — Она прекрасный человек, я её очень люблю!

— Тогда какого ж чёрта ты её игнорируешь? Ты поставь себя на её место — она узнаёт, что ты ранен, а потом семь лет ни слуху, ни духу! Семь долгих муданжских лет! Тебе не стыдно, вообще?

— Да на какого шакала я ей сдался?!

— Азамат, она твоя мать! Даже муданжская мать не может просто так наплевать на своего ребёнка, не выродки же вы все тут, в самом деле!

Он ещё плечами пожимает — ну в чём тут можно быть неуверенным?!

— Отец же смог.

— Так то отец! Он тебя не рожал! А материнский инстинкт никакая внешность не спугнёт!

— Ну хорошо, — перебивает меня Азамат повышенным голосом. — И что ты теперь предлагаешь? Семь лет уже прошли, их не вернуть.

— Во-первых, выясни её телефон и позвони.

— И что я ей скажу?

Пастухи поняли, что с ними больше никто разговаривать не собирается и начинают расползаться по своим шатрам.

— Во-первых, что ты жив и здоров. Во-вторых, спросишь, как она сама, здорова ли, не нужно ли ей чего. А там уж смотря что ответит.

— Ладно, — вздыхает он и не двигается с места.

— Ну и чего ты сидишь? Звони уже!

— Что, сейчас, что ли?

— А почему нет?

Он, не сводя с меня оторопелого взгляда, достаёт телефон и несколько расслабляется.

— Сети нет.

Я состраиваю ехидную улыбочку и протягиваю ему хвост от пистолетика. Не отвертишься, дорогой.

Звонит он брату. Тот долго вообще не может понять, что и зачем от него требуется. Видимо, тоже давненько с матушкой не общался. Наконец Азамат говорит «понятно» и прощается.

— Она теперь живёт не в Худуле, а в деревеньке на побережье, и связи там практически нет. Арон её номера не знает, но даже если бы знал, всё равно вряд ли удалось бы дозвониться.

— Ясно, — вздыхаю я. — А название деревни он сказал?

— Да…

— А найти её ты сможешь?

— Ну да, а что ты…

— Я предлагаю прямо сейчас туда полететь.

— Лиза, это часов семь отсюда!

— Заодно поучишь меня управлять унгуцем. А то я сегодня чуть не рехнулась, как тебя искать, да как выбираться, если с тобой что случится, не дай бог.

— Лиза, но я со всеми договорился, что завтра уже буду дома!

— Вечером будешь.

— Но тренировка!

— Ну вот что. Я понимаю, что ты ухватишься за что угодно, чтобы только не навещать маму. Так что я тебе повышу мотивацию. Есть кое-что, чего ты обо мне не знаешь, хотя очень хотел бы узнать. Пожалуй, когда узнаешь, это перевернёт всю твою жизнь. Но пока ты не навестишь маму, я тебе ничего не скажу.

Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

— Ты всё-таки имеешь какое-то отношение к Укун-Тингир?