Сами мы не местные

Внезапно у меня в кармане пиликает мобильник Азамата. Я вынимаю его, чтобы заткнуть, но в последний момент замечаю, что на экране муданжским по белому написано «отец». Вытаращив глаза, я тереблю Азамата и показываю ему сие фантастическое явление природы. Азамат сначала не врубается, потом вдруг осознает, переводит на меня встревоженный взгляд и все-таки жмет на прием. Я не слышу, что там в трубке, тем более что Азамат прикрывает ее ладонью, чтобы не мешать остальным слушать эпос. Проходит несколько секунд. Потом наконец Азамат раскрывает рот и отчетливо произносит:

– Ты меня с кем-то перепутал.

И кладет трубку. И так и сидит, бессмысленно уставившись на телефон.

– Чего он хотел? – шепчу, беря мужа за руку.

– Поздравить, – бесцветно говорит Азамат.

– И?..

Азамат вздыхает, отворачивается от телефона и неохотно возвращается в реальность.

– Он решил сделать вид, что ничего не было.

К нам подсаживается Алтонгирел. Унгуц и наш духовник тоже заметили оживление и склонились поближе.

– Что стряслось? – спрашивает Унгуц.

– Отец звонил, – быстро поясняет Азамат. – Он готов забыть об отречении.

– Забыть? – моргает Унгуц. – Ты хочешь сказать, отменить его?

– Нет. Он просто стал так со мной говорить, как будто ничего не случилось.

– И что ты? – допытывается Алтонгирел.

– Я сказал, что он меня с кем-то перепутал.

– Ты что! – шипит Алтоша. – Он теперь опять надуется! Надо было с ним помириться, ты же не думаешь всерьез, что он станет просить прощения?!

Азамат поднимает на него такой взгляд, что металл плавить можно.

– Извини, но я не готов просто забыть пятнадцать лет своей жизни!

Алтонгирел отворачивается и с досадой хлопает себя по коленке, Унгуц закрывает глаза и качает головой. Я утыкаюсь Азамату в плечо и глажу его. Ну, блин, мужики-и!

Тем временем эпическое сражение успело изменить направление: теперь уже Ирлик и Унчрух сражаются не друг с другом, а плечом к плечу против черных космических демонов, а нашедшаяся Укун-Тингир им в этом помогает. Интересно, это не специально под случай концовку переписали? Но спрашивать у Азамата не рискую: он и так не слушает, а думает, извиняюсь, думу горькую, будь неладен этот эпос. Конечно, наши победили, и после этого Ирлик возвращается в Подземное Царство, Укун-Тингир – в Небесное, а Унчрух становится Императором Муданга и правит до самой смерти. Когда он умирает, он обращается в горный хребет, который теперь называется Короул, и именно поэтому все боятся туда ходить.

Сказитель еще несколько минут тянет свое «о-о-о» и наконец смолкает. Воцаряется странноватая тишина, та самая, которая не отсутствие звука, а присутствие заглушки. Потом все принимаются вопить «танн!», колотить воздух и подносить сказителю драгоценные дары, еду и напитки. Азамат сидит, привалившись спиной к стене дома, и задумчиво кивает.

Через несколько минут к нам подходит незнакомый мужчина и кланяется Азамату. Тот в ответ нагибает голову. Мужчина высокий, плечистый, щеголяет солидными усами с подкрученными на гусарский манер кончиками.

– Многие люди мне говорили, – начинает он учтивым, приятным тоном, – что Ахмад-хон неравнодушен к моему творчеству. Могу ли я послужить своему Императору?

Азамат признательно улыбается.

– Я был бы счастлив вас послушать вживую. К сожалению, до сих пор у меня не было такой возможности.

– Есть ли у вас пожелания? – любезно уточняет этот, видимо, певец.

– Мм… Я бы предпочел что-нибудь возвышенно-печальное.

– Печальное? Но сейчас праздник… – удивляется исполнитель. Азамат как-то невнятно поводит бровью, и этот забавный персонаж тут же соглашается: – Ну конечно, надо ведь помянуть павших героев. Император имеет право печалиться о своей стране и в праздник.

Азамат снова наклоняет голову.

– И еще, пожалуйста, спойте балладу об Он-чуае.

Исполнитель совсем озадаченно поднимает бровь, но безропотно соглашается.

Еще минуту он договаривается с оркестром и наконец приготавливается петь. В отличие от сказителя, он поет стоя. Первые же звуки его голоса меня глубоко поражают: он невероятно высокий. Выше чем мой собственный. При этом он такой мелодичный и чистый, что действительно напрашивается сравнение со звоном хрустальных бокалов.

Начинает он с плача по погибшим:

Западной излучины реки
Одурманил аромат меня.
Завещали: друга береги —
Нету друга больше у меня.
Тянутся три русла на восток,
Три печальных воина бредут.
Больше не ступить им на порог,
Больше дома их дела не ждут.
Соберу коней своих лихих,
Нагружу их ношей тяжело:
Скорбные души моей стихи,
Дичь, зерно, коренья и вино.
Отгоню табун во стольный град,
Созову народу целый мир.
Пище и вину не буду рад:
В память о друзьях устрою пир.