Самки

Михаил обхватил Лесю за плечи, быстро потащил ее по улице, постепенно смешиваясь с людьми на переходе. Только бы не заметила распластанного на земле Джона…

Увидела. Вскрикнула. Рванулась назад.

Потребовалось невероятное усилие, чтоб удержать и снова поволочь, отбивающуюся и сопротивляющуюся, дальше от этого дома…

Колокольчик, сбросивший во дворе спасительные нунчаки, успел заскочить в отходящую маршрутку. Отвертку, как обычно, подвела дыхалка – он не продвинулся дальше видеосалона.

Девушка-администратор испуганно бросилась к охраннику. Здоровенный парень решительно подошел к Отвертке:

– Что вам нужно?

– Аудио есть? Есенин. «Жизнь – обман, чарующий тоскою…» А, нет! Нет! Рано! Не надо…

Эдик отер кровь, развернулся и снова вышел на улицу.

* * *

Дверь, как всегда, была открыта заранее. Босоногая Маря стояла в проеме двери. Она привычно хотела прыгнуть Эдику на шею, но, поглядев на измученное лицо, кровь, драные джинсы, только молча прижалась к нему всем телом.

Автоматическим движением Отвертка обхватил ее корпус. Даже в эти страшные минуты почему-то с радостью подумалось о том, какой все-таки жутко, смертно худой была она тогда, возле наркобольницы, а теперь наконец-то есть за что подержаться. Хотя все равно мало, все равно худая слишком.

– Милая…

– Молчи, Эдик. Сейчас я тебя раздену.

Белые руки ласковыми молниями прошлись по одежде, почему-то почти не пачкаясь. Рубашка, джинсы черными силуэтами опадали на ковер. Отвертка пошатывался, прикрыв глаза.

– Ложись скорее. Сейчас чай принесу.

– Маречка, прости… Не надо. Ничего не надо… или… водки…

Она застыла с приоткрытым ртом.

– Джона убили.

Эдик обрушился на диван лицом вниз, с трудом перевернулся. И тут же вскочил, увидев, как Маша с тихим стоном, как подрубленная, падает рядом с ним на колени. Волосы рассыпавшиеся по опустившимся плечам, хриплый, сбивчивый, словно бред, шепот: «Как же так? Он же такой хороший, милый… А как же ты, любимый… Как же тебе тяжело, бедный мой…» – будто кадры уже виденного когда-то фильма. Да не фильма! Вот такой он её и встретил семь лет назад. Через месяц после того, как Джон уехал в Питер.

Да, она не знала Беседу, но для нее он был другом Эдика, а значит, стопудово, наверняка замечательным человеком.

Он кое-как усадил ее на диван, пошатываясь, дотащился до кухни, вытащил из холодильника кем-то презентованную бутылку элитной бельгийской водки, не утруждая себя долгими поисками стопок, подцепил на палец с полки две чайные чашки, принес все в комнату.

Отвинтил пробку, не отмеряя, разлил по чашкам, одну сунул Маше, не дожидаясь, выпил свою.

Потом они долго сидели, прижавшись друг к другу и не говоря ни слова. Потом снова пили. Он рассказывал, она слушала молча. Улеглись, снова пили, и снова он говорил. Становилось легче.

– А сколько у нас часов и минут? – посмотрев в окно и увидев начинающийся рассвет, вяло спросил он.

Мысли путались. Эдик отключался. Но мгновенно пришел в себя, когда Маша быстро выключила свет и уютно устроилась рядом.

– Маречка, – проговорил он, так и не открывая глаз. – Хочешь поговорить о высоком?

– Конечно, милый. Но ты же спишь совсем.

Да, она права. Но все-таки Эдику нужно было срочно забить внутреннее поскребывание от этого мутного жуткого дня.

– Маря… Соплеменник мой, отрок казненный, у кого еще есть голова?

Она приподнялась на локте, вскинула голову, встряхнула спутанными русыми прядями. Как финарь о финарь зазвенел, заискрился голос:

Лишь у тех, кто в борьбе непреклонны,
В ком отвага и честность жива!
В ком мечта никогда не увянет.
Кто на звездный глядит небосвод.
Кто в России хозяином станет
И свободу в борьбе обретет.
Маша едва коснулась рукой его разгладившегося лба:
Пожелаем тому доброй ночи,
Кто все терпит во имя Христа.
Чьи не меркнут суровые очи,
Чьи не ропщут немые уста.
Чьи работают грубые руки,
Предоставив почтительно нам
Погружаться в искусства, в науки,
Предаваться мечтам и страстям…

– Милая, – уходя из яви, успел проговорить Эдик.

– Спи, любимый. Только сначала обними меня, тогда все будет хорошо, – тихо сказала она.

25 августа 2007 года Леся Стерхова

Леся пластом лежала на диване.

Уже были сделаны все звонки: в морг, в Питер – Цыре, в Улан-Удэ. Был заказан гроб, транспорт до аэропорта, место в самолете.

Михаил бессмысленно слонялся по квартире. Он уже не пытался заговорить с ней, утешить, поддержать, хотя бы просто напоить кофе.