Самобытный характер

— Я где-то читал, — продолжал я, любуясь, как Чарли разрывает клумбу с гладиолусами, и втайне надеясь на появление милиционера, — что в Париже летом модницы на шее носили живых змей. Это очень оригинально, неизбито и приятно охлаждает кожу. Притом змеи очень рентабельны, они пьют молоко. Оно дешевое.

— Я попробую уговорить Риту, — сосредоточенно морща лоб, сказал Гвоздичкин. — Если она согласится, постараюсь во время отпуска съездить в змеиные места и достать какого-нибудь гада поизящнее… Это было бы…

— …Безумно шикарно! — подхватил я. — Ну, пока. Пойду домой Спать.

— А как же мое предложение?

— Я вам позвоню завтра.

На другой день я позвонил ему и сказал, что совершенно неожиданно еду в длительную командировку и вынужден отказаться от его заманчивого предложения.

Больше я с Гвоздичкиным не виделся.

Про эту историю я вспомнил недавно. Мне рассказали, что в одном из скверов видели высокого, изможденного мужчину, который вел на цепочке настоящую пятнистую гиену.

Думается мне, что Чарли все же вышел из моды.

САМОБЫТНЫЙ ХАРАКТЕР

Толя Сенегалов, пятилетний мальчуган с ясными круглыми глазками, был явно не в духе. То ли он объелся фруктовым патом, то ли ему просто надоело пребывать в хорошем настроении, но в этот день абсолютно все вызывало у него недовольство. Он ходил по квартире и брюзжал:

— А каша сегодня была пригорелая.

— Опять дождик собирается, а у меня в калоше дырка.

Папа на работу ушел. Не может дома спокойно посидеть одну минутку!

И даже перешел на личности:

— У бабушки зуб кривой.

Мать, услышав все это, посмотрела на свое чадо с удивлением.

— Смотрите-ка! У ребенка удивительно острый глаз. Он подмечает решительно все недостатки… Тольчик, на тебе конфетку!

— Это дитя наверняка будет критиком, — с гордостью сообщила бабушка на кухне соседке Марье Антиповне.

Толя все эти отзывы слышал, и ему понравилось быть критиком. Он продолжал брюзжать и на второй день и на третий… А потом привык и ныл уже по инерции.

— На публику работает, — сказал папа, узнав об этом. — Дать бы ему по шее — живо перестал бы дурить. Да нельзя. Не педагогично.

Но один раз по неопытности Толя зарвался и перешел границы, отведенные для великих критиков. Он при гостях назвал бабушку ведьмой. Отец плюнул на педагогику и дал ему небольшую затрещину. А раскритикованная тут же изменила свои прогнозы о будущности внука.

— Никаким критиком он не будет, — оскорбленно заявила она, — а вот хулиган и грубиян из него получится знатный!

Из этого случая извлек уроки и Толя. Он понял, что не всегда следует предавать гласности свои убеждения: подчас за это можно поплатиться. Кроме того, идя в бой, нужно закреплять тылы. А в момент получения затрещины мама как на грех ушла в кухню за пирогами.

Шли годы, и Толя стал школьником. Свои воззрения и принципы он перенес в школу. На приготовление уроков он тратил очень мало энергии, предпочитая расходовать ее на всякие дискуссии. Вскоре он, сам того не зная, научился применять софистику и с помощью этой науки неопровержимо доказывал, что во всех его неудачах виновны только учителя и никто более.

Однажды мать в тесном семейном кругу процитировала его первое изречение:

— «Нет плохих учеников, а есть плохие педагоги. Если у меня по географии двойка, виноват не я, а Клавдия Петровна. Значит, плохо донесла до меня материал».

Дерзко, но остроумно, — восторгалась мать, — хорошо, что отца не было дома, а то наш философ обязательно бы заработал взбучку.

Никем не сдерживаемый юный философ в развитии своей теории пошел еще дальше и вскоре подарил миру новый афоризм:

— Нет плохих детей, а есть плохие родители. Если я…

Но случившийся тут же «плохой родитель», не дослушав сентенции, без всяких проволочек выдал автору гонорар в виде очередного тумака.

Надо отдать справедливость Сенегалову-старшему: считая тумаки и затрещины хотя и немодным, но зато быстродействующим и надежным средством искоренения дури, он не отвергал и других мер воспитания. Но на них требовалось больше времени, а его всегда не хватало.

И все же, когда Анатолий, прихрамывая и спотыкаясь, подбирался к десятому классу, отец улучил минутку и решил поговорить с ним по душам.

— Меня беспокоит твой багаж, Анатолий, твой духовный мир, так сказать. Ребята твоего возраста обязательно чем-нибудь увлекаются: спортом, шахматами, фотографией, техникой. А ты ко всему равнодушен.

— На твоем месте я бы был даже доволен, — рассудительно сказал сын — Я не алкоголик, не стиляга, не… бонвиван какой-нибудь. Но у меня свои стремления. Я не хочу быть похожим на других и поэтому решил выбрать себе моральный облик, вернее, индивидуальность. Опа должна быть оригинальной, самобытной.

Отец никогда не слышал, что можно выбрать себе индивидуальность по вкусу, как носки в магазине. Но время, отведенное для задушевной беседы, истекало, и он спорить не стал, а сказал только:

— Ты и книг не читаешь. Я в твои годы ночи напролет зачитывался Майн-Ридом, Фенимо…

— Я читаю, но не такую чепуху, как ты, — перебил его сын и вытащил из стола два комплекта журнала «Развлечение» за 1900 год.