Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского

В целом, если судить по отзывам наших соотечественников, русофобские настроения были весьма распространены во французском обществе. Так, Погодин сообщал, что воздержится от визита к Адольфу Тьеру: «Тьер не расположен, говорят, к России: не пойду к нему»[358]. Из журналистов, благожелательно настроенных к России и даже выступавших за союз с ней в противовес усилению влияния Великобритании, Строев называл лишь редактора республиканской «National» Арманна Карреля, погибшего на дуэли от руки Эмиля Жирардена (тогда журналистскую среду Франции охватила настоящая дуэльная лихорадка)[359].

Русофобские настроения актуализировались во Франции и в связи с обострением Восточного вопроса. В 1833 г. антирусскую волну спровоцировало подписание между Россией и Османской империей Ункяр-Искелессийского договора, значительно усилившего позиции России на Черном море и в зоне Проливов. Если летом 1830 г. французы опасались нашествия русских «варваров» на Европу, то теперь они боялись экспансии России на Восток. Король Луи-Филипп в разговоре с Поццо ди Борго выразил надежду, что пребывание русских войск на Босфоре носит временный характер и что Россия не вынашивает захватнических планов, а ее действия продиктованы лишь стремлением сохранить статус-кво в Османской империи[360].

Характерная деталь: как только появлялась «русская угроза», противоречия между Францией и Великобританией, весьма острые, сразу отступали на второй план. 27 августа 1833 г. послы Франции и Великобритании в Константинополе заявили Блистательной Порте, что их правительства считают Ункяр-Искелессийский договор недействительным и оставляют за собой свободу и независимость действий[361]. Кроме того, английский и французский флоты демонстративно заняли позиции у берегов Османской империи, что вызвало серьезную озабоченность российского правительства[362]. В то же время французское правительство не собиралось вступать в войну с Россией, осознавая непрочность порядка вещей в самой Франции. Исходя из этих соображений, правительство Николя Сульта ответило отказом на предложение английского кабинета усилить англо-французские военно-морские силы в Дарданеллах для нанесения удара по русскому флоту. Напротив, значительная часть французской эскадры была отведена к Тулону (часть английского флота была отведена на Мальту)[363].

Если до реальной войны дело, к счастью, не дошло, то информационная война была в разгаре; в отчете III отделения ее назвали «журнальной войной»[364].

Несмотря на то что мнения частных лиц казались императору Николаю не заслуживающими особого внимания[365], для борьбы с русофобскими настроениями на Западе Россия принимала ответные меры, стремясь воздействовать через специально создаваемые для этой цели газеты. В отчете III отделения за 1833 г. отмечалось: «Предпринятая в 1833 году мера опровергать посредством иностранных газет клеветы, возводимые некоторыми из них против нашего правительства, в короткое время уже принесла значительную пользу… особенно заслуживает нашей благодарности издатель “Франкфуртской газеты” г. Дюран[366], который с особенным искусством пользуется получаемыми от нас сведениями и с похвальною смелостью употребляет их в своей газете на поражение клеветы»[367]. Спустя несколько лет Дюран перестал быть «агентом влияния»: он основал в Париже в 1839 г. журнал «Капитолий», в котором, «лаская и либералов, и наполеонистов, надеялся соединением этих партий и силою красноречия своего уничтожить замыслы демократов, стремящихся к возобновлению республики, и приуготовить переворот в пользу Людовика Бонапарте, а вместе с сим утвердить прочный союз между Франциею и Россиею». В результате, как отмечалось в Отчете, «со времени основания им журнала “Капитолий” всякое с нашей стороны общение с ним прекращено»[368].

Помимо журналистов, финансируемых русским правительством, а также секретных агентов задачи борьбы с русофобскими настроениями и формирования правильного имиджа России возлагались на людей, вполне официально выполнявших свои обязанности. Одним из них был князь Элим Петрович Мещерский (1808–1844), единственный сын Петра Сергеевича Мещерского и Екатерины Ивановны Чернышевой, первый «интеллектуальный атташе», как его назвал французский исследователь Андре Мазон[369].