Самодурка

А Марготе было все дозволено: подруга детских лет, сорвиголова и мотовка, она с какой-то бесшабашной удалью кидалась в жизнь, словно этим своим ухарством - бездумным, лишенным даже намека на холодный расчет, старалась разогреть, приукрасить, взбодрить вяловатую безвкусную жижу, текущую вкруг неё и называвшуюся существованием... Ее мечтой, по-детски смешной и безвкусной, было промчаться по Тверской на тройке вороных, править стоя, - да так, чтобы рыжие её волосы летели вразлет этаким рвущимся по ветру факелом, кони фыркали, а прохожие шарахались в стороны!

Маргота обожала праздники, пикники и застолья, но они почему-то упорно не удавались, - кто-нибудь обязательно напивался и блевал туалете, - как правило, это был некто не из балетных: какой-нибудь музыкант, журналист или критик... Критиков Маргота выискивала и старалась задобрить, только и из этого ничего путного не выходило - они пропадали, попировав, или затаскивали её в постель, чему она отнюдь на сопротивлялась... а потом сама их гнала.

Критик и мужчина - две вещи несовместные! А вот балетные практически никогда не блевали, хотя пили - дай Бог... Они с такой же легкомысленной невозмутимостью сносили тяготы быта и бытия, с какой пребывали в узком кастовом кругу своей выматывающий и подчас бесчеловечной профессии. Они улыбались. И знали цену улыбке. А потому бывали неуязвимы там, где другие ломались или впадали в уныние. Что на самом деле, - считала Надя, - одно и то же.

Вот Володька... он же весельчак, душа компании! Красавец, косая сажень, головой - под притолоку... Но что-то в последнее время изменилось в его веселости. Какие-то нотки надменности в нем появились, высокомерия, что ли... Она только теперь, после их встречи и разговора о Ларионе, - когда он эдак-то свысока на неё посмотрел, - вдруг увидела это в нем. И испугалась. За него, конечно, не за себя.

Себя он всегда любил. Этого уж не отнять! И красоваться любил, особенно на людях: бывало, надуется как петух, кадык туда-сюда ездит под кожей, растолковывает всем некую закавыку проблемную, - причем не всегда смысля в этом, - но с такой убежденностью, с таким чувством превосходства... Иногда на фоне внимательных и немногословных людей он выглядел... не совсем умным, что ли.

Стоп! Надя вскочила с кресла и уменьшила громкость.

Почему же в прошедшем времени? Любил, выглядел... Почему она думает о нем в прошедшем времени, что за дичь?! Ничего себе, поймала сама себя за руку! Сцапала подсознанье за хвост...

Нет, так не годится! - возмутилась Надя, - видно, в самом деле вымоталась до предела и надо как следует выспаться. И Володька совсем измотался с этим своим дурацким бизнесом. А ведь хороший был журналист! Вернее, репортер. А это разные вещи... Правда она временами одуревала от бесконечных телефонных звонков, но дело свое он знал. Как говорится, подавал большие надежды... А звонков и теперь не меньше...

Надя привстала на полупальцы, потянулась, обогнула кровать, присела к трюмо. На "Радио 101" Криса де Бурга сменила Шиннед О'Коннор.

Какая страсть в этой женщине! И как умело она сдерживает ее... - Надя тихонько шепталась сама с собой, вглядываясь в свое отражение в зеркале. Помнишь, был у неё клип с лошадьми? Так там даже стрижка наголо её не испортила! Говорят, она ненормальная. Или наркоманка... А разве это что-то меняет - разве имеет значение как она ведет себя за обедом? Важно же как поет! А ты? Морщин пока нет, седины - тоже. Ну и что? Что есть? Что в тебе настоящее, живое? Танец, Володька... Дом. Любовь. И ни то, ни другое... Ребенка нет. А он ведь хочет. Вернее, хотел. Смирился, по-моему. А ты все вопила: "Я должна чего-то добиться в жизни, состояться как танцовщица, как артистка - тогда и буду рожать!"

- Дура! Ни в чем ты не состоишься - ни рыба, ни мясо - так, смазливая кошка. Точное прозвище дала мне Марго. Фу, противно! Завтра будешь репетировать вариацию "в полноги", чтобы связки не перетрудить, потому как три дня к станку не вставала из-за этого чертового переезда, - вот и живешь так - "в полножки"!

- Ну ничего, мы с этим покончим, правда? Главное, мы это поняли, - она принялась намазывать лицо кремом. - Давай-ка погуще, погуще - во как! пока его нет можно лечь с жирной рожей. А ты, Ларион, мне поможешь, когда вернешься домой, хорошо? Во всем, во всем... Что-то, знаешь ли, странное со мной творится: будто все во мне состоит из каких-то непонятных слоев, и слои эти, до того неподвижные, вдруг стронулись с места. Как плывун! Жидкие, топкие массы... Или они меня затопят, сомнут или... или я сама себя не узнаю.

Надя стала расчесывать волосы. Но не докончив, бросила щетку и легла, поджав к животу ноги, а потом вытянув их к потолку двумя ровными точными стрелами.