Самое древнее зло

По лицам некоторых стражников заметно, что они боялись. Сам маг потихоньку увеличивал прочность щита. Хороший признак — он окончательно ушёл в оборону. Чтобы подстегнуть их нерешительность, я поднял руки ладонями к лицу, как бы вглядываясь в светящиеся узоры кожи.

Маг сделал вид, что у него слишком много дел, чтобы тратить время на меня:

— Пусть с тобой магическая служба разбирается, — сказал маг. — Свободен. Хватайте трофеечек, ведите обратно в карету.

— Девушки никуда не пойдут, — как можно отчётливее сказал я.

— Они собственность Гувернюра.

— Ни один человек не может быть собственностью другого.

— Может.

Да что же это такое! Неужели все маги — самоуверенные сволочи, никак не аргументирующие свои утверждения?

— Они останутся со мной, — повторил я.

— Можно простить, что ты бродишь в прифронтовой зоне, разбрасываясь магией, но теперь ты открыто покусился на собственность Гувернюра. Это даром не пройдёт.

— И что сделаешь ты, простой вращатель умобразов Первой Отметки? Накажешь меня?

— У меня почти Вторая, — оскорбился маг. — Тобой займутся соответствующие службы. У меня другие обязанности.

Маг окончательно вложил все силы в защиту, заодно прикрывая стражников. Я отошёл к лошадям, не поворачиваясь к противнику спиной.

3

Номасийка передала арбалет форвиррке, а сама вывела из конюшни трёх лошадей.

— Я не умею на лошади ездить, — сказал я.

— Матвей, ты самый странный боевой маг, которого я видела в жизни.

— Я из такого мира, где езда на лошадях — развлечение, а не необходимость.

Даже форвиррка посмотрела на меня с удивлением.

К линии стражников подошёл хозяин почтовой станции и стал дёргать их за накидки:

— Чего вы смотрите, меня же среди белого дня обкрадывают! А за разрушенную гостиницу кто платить будет?

Те угрюмо отмахивались. Появился и тюремщик с разбитым об ступеньки лицом. (Арбалетчика вынесли вслед за ним).

— Нельзя упускать его, — закричал тюремщик. — Как я буду отчитываться за трофеечек?

— Раньше надо было думать, дурак, — отозвался маг. — Будешь знать, как наживаться за счёт гувернюрской собственности.

Сохраняя строгое выражение лица, я прошёл до кареты, в которой прибыл с Баэстом. Люди разбегались, прятались за дома или корзины. Перешёптывались, что я сумасшедший внеклассовый маг, который всё время живёт в озарении, а значит способен забороть и самого Лорт-и-Морта!

Не дай бог, меня принудят доказать свою силу. Ведь сейчас не способен прихлопнуть муху. Не смогу даже создать огонёк, чтобы прикурить.

Я достал из багажного отделения кареты свой мешок. Внутри него мой фоторюкзак с аппаратурой. Извлёк пачку денег (ими щедро снабдил Драген) и бросил хозяину:

— Простите за разрушения.

Вернулся к магу и показал пальцем на Баэста:

— Пусть Гувернюр не серчает. Я поймал предателя, который продавал врагам Химмельблю людей.

— Лучше за собой следи, — огрызнулся маг. — С предателями сами разберёмся. С тобой тоже. От спецмагов не уйдёшь. А когда они тебя найдут, не надейся, что пощадят и отправят на Вердум.

Трофеечки уже сидели на лошадях. Я постарался как можно более лихо запрыгнуть. Сел позади номасийки. Спиной чувствовал, что зрители начали подозревать, что человек, так нелепо садящийся на лошадь, вероятно, не так крут, как сам утверждал.

Напоследок я снял с ног Баэста оковы. Когда мы выехали со станции, я обернулся: Баэста приняли стражники, но обращались почтительно. Скорее всего, негодяй выкрутится, ведь доказательства его работы я унёс с собой.

— Скачи, скачи, — выкрикнул маг напоследок и храбро скинул защитное поле: — Тебя скоро поймают, внеклассник.

Глава 37 Больное воображение

1

Гофратцы были не такими жестокими, как номасийцы. Номасийцы могли бы истязать меня дни и ночи напролёт, просто наслаждаясь воплями. Но пытки — это пытки, не важно, кто тебя истязал.

В странах с высокой культурой пытки принимали самые мерзкие формы именно потому, что высококультурные люди хотели как можно скорее добиться от жертвы признания и прекратить её страдания.

Гофратацы применили сильнейшее физическое воздействие: пустив по кирпичам стен и пола моей камеры разряды шаровой молнии.

Квиксоль, вступив во взаимодействие с энергетическими разрядами, сработала как усиливающий преобразователь. Если ранее камни темницы выматывали меня, забирая энергию, то теперь наполнили каждую частицу тела взрывом хаотичных колебаний. Струны, что отзывались в душе мага ощущением слияния с мирозданием, теперь раскалились, опутывая меня, вгрызались в тело, проходя сквозь него, как проволока. От каждой раскалённой проволочки ответвились сотни ещё более раскалённых проволочек…

Кажется, я кричала. Вероятнее всего — я орала и рыдала.

Кажется, я убеждала стены, что ничего не знаю. Что мне не в чем признаваться, что у меня нет тайн…

Даже звуки стали моими врагами.

Крики боли порождали новую боль и новые крики. Бесконечная анфилада нарастающих болевых ощущений сворачивалась в спираль, как мир во время переброски через портал. Кончик болевой спирали с каждым витком увеличивал мои и без того невыносимые страдания.