Самое красное яблоко

«Он же мертв!» – хотелось мне крикнуть в ответ. «Вы же и его проклинали тоже!» – рвалось с губ. Как же быстро из ведьминого отродья Гвинллед превратился в надежду и избавление народа! Грайне, заметив, как меня трясет от волнения, мягко обхватила меня за плечи и повлекла в сторону, но селяне, увлеченно выкрикивающие оскорбления сандеранцу, не замечали нас и расступались неохотно.

– Верно, скоро вернется королевич! Лучше убирайтесь сейчас!

– И короля забирайте, нам ваша кукла не нужна!

Толпа, распаленная гневными криками, прибоем хлынула к ратуше, побледневший герольд поспешно спрыгнул с помоста и бросился к крыльцу, и только вскинутые ружья остудили пыл бунтовщиков. Народ попятился с ворчанием, как недовольный зверь, лорд-управитель же, оставшийся все таким же спокойным, обвел взглядом толпу и продолжил, не меняя интонации, словно и не его только что проклинали:

– Так же Его Королевское величество милостью своей назначает награду в десять серебра за любые сведения о Деррене Латимере, приговоренном к казни за подстрекательство к бунту и организацию восстания.

Все крики мигом смолкли, словно древние чары лишили селян голосов. На сандеранца все еще косились недовольно, но спешно отводили глаза, словно вновь заинтересовавшись скудными товарами. Неживая, неуютная тишина раскинулась на площади, и только когда лорд-управитель вновь скрылся в ратуше, раздались первые несмелые шепотки.

Они знали его, этого Деррена Латимера, знали и любили. Это имя то ли мертвого, то ли живого королевича можно трепать на площадях, грозить им, славить его. Ведь ни сандеранцы, ни ищейки короля ничего не сделают тому, от кого и осталось только имя. Того же, кто жив, кто плетет заговор и собирает под свои знамена воинов, не поминают всуе.

На него надеются. За него боятся.

Лишь дома, когда Грайне заперла двери и растопила камин, я спросила ее:

– Ты раньше слышала об этом Латимере?

Она замерла, задумавшись, лишь руки ее продолжили привычно расплетать мне косы.

– Я слышала о том, кому может принадлежать это имя, – наконец призналась она. – Еще год назад шептались, что один лорд так сильно ненавидит молодого короля, что готов всю Альбрию сжечь, лишь бы его достать. Говорили, что даже кто-то из старых родов его поддерживает, потому что у него всегда хватает денег, чтоб кормить и вооружать своих людей, которых с каждым днем все больше и больше. Сандеранцы обижают многих – и обиженные приходят к нему.

Я постаралась припомнить, не слышала ли я про него во время правления, но нет, не вспомнила. Латимеры – род хоть и благородный, но захудалый. Недостаточно древний, недостаточно богатый, недостаточно славный. Чем Рэндалл мог так сильно насолить тому, о ком и вовсе не знал? У тех же Локхартов найдутся куда весомее причины желать ему смерти.

– Сколько бы людей у него ни было, – со вздохом сказала я, – а воевать против ружей Сандерана он не сможет. И никто не сможет.

Темные мысли воронами уселись мне на плечо, и не выходило от них отмахнуться: если не взять им сандеранцев силой, то, может, выйдет хитростью или подлостью? Как бы ни пытались они казаться такими же вечными и нерушимыми, как их механизмы, они все же были простыми людьми, из плоти и крови, которым нужно есть и спать.

И вряд ли поголовно они спят в обнимку с ружьями.

Тогда я долго смотрела в пламя, и кусала губы, и молила Рогатого Охотника никому больше не посылать столь дурные мысли. Так можно одолеть одного лорда-властителя или гарнизон, но ведь на смену им придут новые – злые, настороженные, готовые бить на упреждение.

Молитвы мои никто не услышал – Рогатый Охотник редко снисходит до них, что ему до просьб людей? Через несколько месяцев лорд-управитель Вестллида скончался, и смерть его не была спокойной. По слухам, горничная, которая обнаружила его утром, от увиденного поседела и долго потом заикалась, а крепкие слуги, всякого навидавшиеся, не смогли сдержать рвоты.

Тогда приговор вынес комендант гарнизона: Олафсона отравили, и к вечеру того же дня кухарку, немолодую уже женщину, четвертовали. Очень сандеранцам понравились наши старые, жестокие законы – варварские законы, – когда они оборачивали их против нас самих.

Через пару недель прибыл новый лорд-управитель, и все стало по-прежнему. Только патрули сандеранцев теперь шныряли и днем и ночью, и задержать могли любого, кто им придется не по нраву.

Мы все им были не по нраву.

* * *

После гибели сада лес день за днем отвоевывал себе место. Вырубка медленно зарастала кустарниками терна и ежевики, превращаясь в непроходимую колючую стену. В их тени мелькали лиловые огоньки чертополоха и голубые цветы серпника[2]. Я часто блуждала здесь в одиночку, когда дел в поместье не находилось. Элизабет не спешила присылать новые указания, лишь требовала быстрее восстановить почву. Может, надеялась, устроить новый сад из заморских сортов яблонь.

В тот день Грайне не увязалась за мной – хворь ее усилилась, и она не смогла и вовсе встать с постели.

– Я принесу тебе ягод, – с улыбкой пообещала я, лишь бы она лежала спокойно. – Отыщу самые спелые.