Самое шкловское

Пишу книгу, и она пошла. Пишите книгу, Коля, потом будете вычеркивать. Пишите не Главную книгу. Главная никогда не пишется. Книга Царств в Библии полна несправедливости, жестокости, но она хорошая книга.

Надо писать много, все равно пропадает из единицы 0,999…

Надо жить так, как будто смерти нет. Она нас найдет, а мы найдем сетки кристаллов, по которым будут строиться будущие мгновения.

Милый и очень хороший Никита, вокруг тебя хорошие люди. Это счастье.

Счастье, когда на берегу речек цветет полузатопленная черемуха.

Я никогда не ездил под парусом и не увижу никогда островов с кокосовыми пальмами.

Очень прошу тебя, постарайся за меня досмотреть жизнь.

Береги себя, мой дорогой, самый дорогой в мире мальчик и человек.

Целую вас всех.

Пишу я хорошо.

Витя.

Виктор Шкловский

02.11.1967, Италия

Дорогой мой Никиточка.

В среду полетим в Москву. Устал. Вчера встретил в траттории очень известного режиссера и поэта Пазолини. И познакомился с ним. В его новой трагедии я оказался хотя и не героем, но темой речи героя. Очень мешает незнание языка. Все ругают Вавилонское столпотворение, при котором по библейскому мифу бог смешал языки. Пока учи языки.

Принимали меня трогательно, а в разговорах (до моего приезда) называли «дядя Виктор». Снимался на телевидении два раза. Был в Милане и Турине. Холодает.

Дед Виктор Шкловский.

Пазолини встал из-за соседнего столика в ресторане и сказал: «Я сегодня читал Вашу книгу».

19.04.1968, Ялта

Милый друг мой Никиточка!

Ты мне написал хорошее письмо.

Я работаю, переписываю, передумываю, ошибаюсь и учусь. «Маленькая собачка — до смерти щенок». Большая собака до смерти не теряет чутья и все учится.

Думаю ночью. К утру забываю. Начну писать — вспомню.

Я думал, что яблони отцвели. Они думали иначе. Персики (они в цвету лиловые) отцвели, отцвел давно миндаль и слива, а яблони в садах у основания горы Дорсан, вот они цветут.

Цветут по старому стилю.

На море не барашки, а белые слоняшки (мохнатые), они бегут и бегут стадами в негустых рядах до горизонта.

Встал в 6,5, сделал гимнастику, покормил ворон (они подняли меня с постели наглым криком). Сейчас пишу тебе, дорогой, письмо. Потом возьмусь за книгу. 26 апреля поеду в Москву.

Я не весел. Опять кричат вороны. Вот…

Книга ‹«Тетива»› как будто хорошая. Дорогой друг мой, выросший мальчик, ты заменил для меня дядю твоего, моего сына Никиту. Ты самый дорогой для меня человек в мире.

Быть писателем хорошо: сохраняешь требования к себе как к молодому. Но это трудно. Все время учишься.

Вчера узнал про соловьев. Их записали в разных местах на пластинки. Это не дрозды и иволги учатся у соловьев. Те дрозды и иволги и малиновки поют «как следует». А соловьи качают ногой и все время соединяют песни. И поют в разных местах по-разному.

Качают песню.

Целую тебя и всю твою (мою) семью.

Старый, очень старый соловей, дед Виктор Шкловский

11.07.1968, Москва

Дорогой Никитеночек.

Кончил книгу «О несходстве сходного», подзаголовок «Тетива». В книге 350 страниц, и она очень сложная. Я устал так, как будто оклеил восемь лодок. Но моя лодка уже поплыла в издательство.

‹…›

Хочу увидеть тебя в городской квартире, показать: 1) свои книги, 2) переводы, 3) статьи обо мне.

Все мальчики любят хвастаться. Я выгляжу хорошо, но устал очень. Это была книга о новом. Она целиком заново обдумана. Меня надо смотреть сейчас.

Не опоздай. Мы все проходим. Но деды в общем недолговечны.

Целую тебя, мой любимый детеныш.

Дед Виктор Шкловский

02.04.1969, Ялта

Дорогой Никитенок.

Я уже два дня в Ялте.

Снега по дороге к Крыму все время прибавлялось. Он был то высокий и плотный, то полосатый. Потом залеплял окна, и, плача, с них слезал.

Ехали в вагоне писатели, писухи, писики и стучалки.

‹…›

Кормят по принципу «лопай что дают», но в суп кладут лавровый лист, и я вспоминаю об Олимпийских играх и Данте.

Тут были штормы и покорежило набережную. Но я этого еще не видел. Я сплю. Сплю. Доктор смотрел мое сердце. Оно много лучше и звончей, чем раньше. Это оттого, что я клюю соедин. Значит, все не так плохо. Книга продолжает ползти через издательство. Я помню, что написал, но не знаю, что это значит.

Может быть, это горько и умно. Во всяком случае, никто не варил еще такой суп.

Я тебя очень люблю. Больше всех. Больше всех.

Не бойся экзаменов и людей. Они проходят как обыкновенный насморк, а не как гайморит. Он тоже проходит.

Вороны за мое годовое отсутствие выросли. У них своя жизнь. Живут они по сто лет, потому что не читают газет и не смотрят телевизоров. Так вот растут. Я их знаю лет 15 растущими. Очень хотелось бы написать (дописать) книгу и вырасти. Понять, чем же это занимался всю жизнь. Жизнь выросла. Появились генетики, бионики, кибернетики. Выросли сорняки. Радость не стала разнообразней. Расти, мой мальчик, не бойся жизни. Смотри время по своим часам. Смешно писать, но надо: не забывай, что существуют города и звезды и будущее, надо только верить в себя. В себя — это очень трудно. Очень трудно, этот мост без перил. Не сердись, мой милый мальчик, на жизнь. Не сердись на нее.

Погода улучшается, я еще никуда не хожу, но делаю гимнастику.