Самое справедливое убийство

— А в конце концов, причина была определена? — поинтересовался Константин.

— Вроде нет, — пожала плечами Полина. — Когда главврач соизволил вызвать электриков, те ничего не обнаружили.

— Сколько дней после смерти Клемма продолжало выбивать пробки? — уточнил Скворцов.

— Ну, наверное, дня два, — наморщив лобик, ответила Полина.

— Понятно. — Оперативник перешел к другой теме. — Скажите, если больной умирает, сколько времени вы храните его медкарту?

— Это вы в нашем архиве узнайте, — посоветовала Краснова, — уж они вам точно скажут.

В архиве молодящаяся женщина неопределенного возраста ответила Константину, что карта Клемма будет храниться у них еще лет десять. Скворцов, тряся удостоверением, попросил даму разыскать документ, и та ленивой походкой направилась к огромным стеллажам.

— Ничего не понимаю, — послышался ее недовольный голос. — Сергеева-Клемма, вы говорите? В ячейке на С ее нет. И на К тоже.

— Посмотрите внимательно, пожалуйста. — Скворцов предвидел такой поворот событий, однако понимал, что карту по случайности или в спешке могли положить куда угодно.

Однако где угодно медкарты не было. Молодящаяся работница архива вызвала подкрепление в лице медсестер и санитарок, которые перерыли каждый сантиметр. Документ словно провалился сквозь землю.

— А вы хорошо помните, как вам ее приносили? — спросил Константин женщину.

— Когда она умерла? — осведомилась та.

— Полгода назад.

Дама облегченно вздохнула:

— Неудивительно, что я ничего не могу вам сказать. В то время я еще здесь не работала. Вам бы Зинаиду Терентьевну поспрашивать, вот кто трудился на этом месте тридцать лет и помнил каждую бумажку, только, к сожалению, вы не сможете этого сделать: она умерла практически одновременно с вашей пациенткой. Надо же, какое совпадение! Тоже от сердечной недостаточности.

Оперативник похолодел.

Глава 12

Сидя в ординаторской, Скворцов с удовольствием пил чай, которым его радушно угощала дежурившая в тот день Замшина, и слушал ее рассказ:

— Бабу Зину (все работники нашей больницы называли так Зинаиду Терентьевну Прошину) я знала очень хорошо. Некоторым она была как мать родная: скандал в семье, проблемы на работе — лучше слушателя и советчика не найти. Наша больница стала частью ее жизни. Терентьевна ведь не сразу в архив пошла, лет двадцать до этого работала медсестрой в процедурном кабинете. В общем, отдала данному заведению пятьдесят лет своей жизни. Такой грандиозный юбилей организовали, сам главный старался, чтобы ей понравилось. И не зря старался, понимал, такого работника попробуй поищи. Баба Зина архив как свои пять пальцев знала, каждую бумажку берегла. И умерла красиво — на любимой работе, как, впрочем, и мечтала.

— Вы хотите сказать, в вашей больнице? — прервал ее Константин.

— На своем рабочем месте, — уточнила врач. — Утром пришла как ни в чем не бывало, радостная, улыбающаяся, а после обеда к ней наш хирург Семкин спустился чайку попить и нашел ее лежащей на полу без признаков жизни. Терентьевну сразу в реанимацию. Уж можете представить, делали все возможное… Только все равно опоздали. Видимо, сердце схватило, голова закружилась, и бабушка наша сознание потеряла. Представляете, какой ужас? Зайди к ней кто-нибудь на полчаса раньше — и сегодня вы общались бы не с нашей мымрой (это мы так новую работницу архива зовем), а с Зинулей. И медкарта Сергеевой-Клемма, уверяю, лежала бы на своем месте.

— Прошина жаловалась на сердце? — спросил оперативник, подливая себе кипяток.

— Терентьевна ни на что не жаловалась, — вздохнула Александра Николаевна, — даже когда ей за семьдесят перевалило. Мы не знали, что и думать: то ли старушка действительно обладает завидным здоровьем, то ли имидж такой держит.

— У нее были родственники? — поинтересовался Скворцов.

— Дочь на Севере, но они в ссоре, — пояснила Замшина. — Зинаида рассказывала, как ее единственное чадо выскочило в восемнадцать лет за какого-то проходимца-лимитчика, который не на нее, а на квартиру поглядывал, и потребовало от матери прописать ненаглядного, чему, естественно, Терентьевна воспротивилась. Молодые стали снимать комнату, а через три месяца случилось то, чего боялась наша Зиночка: зятек дочку бросил. Правду сказать, Прошина даже порадовалась: мол, теперь ее единственная вернется к матери, найдет достойного человека. Но девочка оказалась гордой. К матери зашла только один раз: полностью забрать свои вещи, небрежно попрощаться и предупредить, что уезжает в неизвестном направлении. Она, видите ли, в своем неудачном браке винила бабу Зину и считала, что теперь найти счастье ей никто не помешает. Хлопнула дверью и затихла на двадцать лет. Терентьевна пыталась ее искать, переживала, мысли всякие в голову лезли. Через двадцать лет дочурка сама объявилась: на семидесятилетие телеграмму прислала с обратным адресом «Мурманск, проездом». Так до своей смерти Прошина о ней ничего и не знала.

Скворцов не надеялся на удачу, задавая следующий вопрос и уже предполагая ответ:

— А кроме доктора Семкина, к ней никто в тот день не заходил?

Замшина развела руками: