Самое темное сердце (ЛП)

Как странно, что женщина, столь бесчувственная в жизни, что позволяла обращаться с собой как с обыкновенным мясом, в смерти смогла стать изысканной, словно редкая орхидея. Это напоминает мне о том, как хрупки в действительности люди, и провоцирует приступ беспокойства за Эстеса.

Я вздыхаю, отворачиваюсь от живописной картины передо мной и поворачиваю в сторону отеля. Как бы сильно мне ни хотелось себя убеждать, он в большей безопасности, когда я рядом, чем когда он один.

Черт побери, ответственность – такая сука…

Глава 12

Эстес пристально посмотрел на жидкую кашицу, которая когда-то была пищей, и желудочный сок, забрызгавшие всю раковину в ванной, смывной бачок и полотенца для гостей, и его глаза заслезились, как будто в них попала соль с маргариты. И, хотя в его желудке было не слишком много содержимого, он умудрился заляпать половину комнаты.

Обычно он не увлекался спиртным. Оно затуманивало разум, притупляло реакцию и делало его склонным к депрессии. Алкоголь помогал забыться, но иногда забытьё не приносило пользы. Как в случае с Соней, например. Даже если она понимала, откуда он пришёл, лучше, чем кто-либо в мире, суть в том, что она не являлась человеком. Он почти успел забыть об этом маленьком обстоятельстве, пока не увидел её глаза. Белки были налиты кровью, как будто глазное яблоко раскололось, а зрачки походили на нечто, вытащенное со дна глубокого моря.

Любого воспоминания было достаточно, чтобы заставить тело Эстеса сотрясаться в конвульсиях, словно желудок подцепили на крючок и пытались вытащить через рот.

Он подался вперёд, всматриваясь в забрызганное зеркало и изучая собственные глаза, как будто он мог каким-то образом проникнуть в мысли своего отражения. Им овладело чувство паники вкупе с глубоким отчаянием и обернуло его сердце сожалением, которое было раз в двадцать тяжелее свинца. Часть его, вопреки всему, продолжала утверждать, что всё останется так, как было раньше; что между ним и Соней ничего не изменилось. И чем больше он желал поверить в это, тем больше убеждался, что это ложь.

Эстес вглядывался в лицо глупца, отражавшегося в зеркале, и видел пустоту в его глазах. Вот, что он получил за то, что позволил эмоциям одержать над ним верх. В минуту слабости он подверг опасности всю операцию. Всё, над чем он трудился с тех пор, как покинул институт, было на краю гибели, не оставив ничего, кроме трухлявых пней и зыбучих песков. Без Сони его шансы успешно атаковать твердыню Нуара сводились к нулю. И винить в этом он мог только самого себя. Но что ранило его сильнее, чем скальпель хирурга, так это то, что он выставил себя перед ней совершеннейшим дураком. Мнение Сони всегда имело для него большое значение, но вплоть до последних событий он не представлял, насколько большое.

Идиотизм. Эстес ударил себя по голове кулаком так сильно, что пошатнулся. Глупый, тупой ублюдок. Второй удар был настолько тяжёл, что разбил нижнюю губу. Рот заполнила свежая кровь, заменяя горький вкус желчи. Застонав от отвращения, Эстес распахнул дверь ванной комнаты и оглядел погруженный во мрак гостиничный номер.

Единственным источником света был мерцающий экран телевизора.

– Соня?

Он знал, что не дождётся ответа, даже если произнесёт её имя. Его рот болел так же, как и его голова в такт пульсации сердца. Эстес провёл тыльной стороной ладони по нижней губе, оставив на коже красноватый след.

Вопреки своим размерам, комната казалась душной и замкнутой, словно сами стены давили на него. Нетвёрдой походкой он приблизился к стеклянной раздвижной двери, ведущей на балкон, и распахнул её. Занавески взметнулись внутрь под порывом ночного воздуха, приняв его в свои прозрачные объятия. Когда клаустрофобия отступила, Эстес мешком повалился на кровать. Всё, чего он хотел, это чтобы комната перестала вращаться. И после этого он потерял сознание.

Эстес не знал, как долго он проспал, и что заставило его пробудиться. В одно мгновение он был без сознания, в следующее – он уже лежал на спине, напряжённо вслушиваясь в приглушённые мягким ковром шаги. Он приподнялся на локте, высматривая движение в тёмной комнате. Одновременно его свободная рука шарила под близлежащей подушкой, нащупывая охотничий нож, который он туда положил.

– Соня?

Словно подталкиваемая его шёпотом, из теней в изножье кровати материализовалась фигура. Эстес, чьи мысли до сих пор были затуманены алкоголем и сном, не мог различить никаких подробностей, за исключением того, что его посетитель – женщина, когда увидел мерцание света, отражённого от зеркальных солнцезащитных очков. Он ослабил хватку на рукоятке ножа.

– Послушай, – запнулся он, и его щёки покраснели от смущения. – По поводу того, что случилось раньше… Мне действительно очень жаль – я был пьян…