Самогонщик против армии США

— Скажешь, ты в его покои беспрепятственно заходишь?

— Зачем? То есть, если дело срочное, объясню страже, ему доложат. Коли надо — пустят. Но какие срочные дела могут быть у простого студента к правителю?

— Он же здесь, во дворце живёт? — безразличным тоном бросила Фаи, словно не нашла другой темы, чтобы поддержать разговор.

— На третьем этаже. Но тебя не пустят. Если только…

— Что — если только? Не мямли.

Дюлька остановился. Замер и хоррс, удерживаемый за уздечку.

— Не уезжай с чужаками. Останься. Будешь учить нас в Сорбонне. Ты же грамотная. А я слышал — учителей не хватает, — он собрался с духом и выпалил: — А ещё ты очень красивая. Оставайся! Попроси у Гоша место в университете.

Она едва из седла не выпала. Этот неладно скроенный сельский увалень… вздумал за ней ухлёстывать! Верно — принял за чистую монету подколку Мюи про «завидного жениха». Вся каросская ватага покатилась бы со смеху.

— Спасибо. Я подумаю, — ответила она и замолчала, чтоб не выдать себя хохотом.

— Давай разворачиваться к дворцу. Кобылку надо вернуть. Да и у меня дела… Но ты вечером приходи. Цирк приехал заморский, большой. С чудными зверями. У гостей архиглея места особые, почётные. И я проберусь. Договорились?

— Хорошо! — она снова умолкла, чтоб не добавить с сарказмом: значит, у нас будет свидание, милый.

Вечером Фаи действительно отправилась на рыночную площадь. Здесь же толклись американцы.

— Что-нибудь удалось выяснить?

— Сплошная чепуха, — отмахнулся Питер. — Познакомились с преподавателями местного так называемого университета. Школы для умственно отсталых. Учителя в нём сплошь из России. За год прониклись местной дуростью. Говорят, переместились сюда благодаря верье, что жил в ладони Гоша. Теперь верья его покинул, и проход домой закрыт навсегда.

— Они в самом деле в этом убеждены, — подтвердила Джен. — Гош наверняка знает — как вернуться на Землю. Но скрывает. Бедняги полностью в его власти.

— Права человека в его понимании… Фаи, для вас это нормально — захватить пленных, заставить служить себе. Но люди, рождённые на Земле, привыкли пользоваться гражданскими свободами, — лейтенант печально покачал головой. — А Гош — настоящий тиран и лжец. Не уважает свободу. Признаёт только насилие и произвол.

Наёмница слушала его в полуха. Трёп американца содержал полезных сведений не больше, чем шум дождя. Вот о верье, покинувшем Гоша… Замечательно! То есть Верун не столь благосклонен к архиглею. И Моуи тоже, коль позволил троице проникнуть в Номинорр. Значит, проблему можно решить гораздо проще, чем представлялось. Только этим двум напыщенным уродам знать подробности не обязательно.

Отстав от них, Фаи нырнула в толпу, заполнявшую рыночную площадь. Слушала разговоры, не спеша к привилегированным местам для семьи архиглея и его гостей, включая Фируха. Наоборот, с появлением там господ городские обыватели и селяне принялись перемывать им косточки. Почти у каждого были родственники или знакомые, трудившиеся во дворце. Через них просачивались слухи о том, как живёт Гош: в быту скромен, занимает отдельную спальню, его супруга — тоже отдельную, рядом комнаты их сыновей. Кто-то спорил: не может быть, чтоб спали порознь, грех это… Кузен дворцового служки уверял: грех не встречаться супругам по ночам. А спальня отдельная нужна, потому что Гош в любое время дня и ночи может принять посыльного с важной вестью. Умчаться по архиважным архиглейским делам. Зачем тревожить жену понапрасну?

Вращение среди болтунов на площади дало наёмнице больше полезного за полчаса, чем за все предшествующие дни во дворце.

Дюльку она видела, но не стала приближаться. Его неуклюжие знаки внимания раздражали.

Наконец, опустились сумерки. Вокруг шатра с циркачами зажглись факелы.

Неизбалованная зрелищами, Фаи смотрела во все глаза на трюки артистов, выступления гимнастов, ужимки клоуна. Странные звери, удерживаемые только тонким поводком и скалящие клыки с капающей слюной, заставили инстинктивно схватиться за нож — единственное оружие, не изъятое стражей Гоша.

Больше всех поразил иллюзионист. Он сильно рисковал. Творимое им на сцене настолько напоминало колдовство, что его могли разорвать безо всякого суда и следствия. Архиглей, предвидев, заявил: он лично проверил и убедился, что всё в порядке. Чтобы его слова звучали предельно веско, добавил: ловкость рук и никакого мошенничества. Никто не понял, что означает сие. Но авторитет Гоша был достаточно высок. Народ поворчал и согласился, что не всякому проникнуться высшей мудростью правителя.

Правда, под конец выступления фокусник сотворил такое, что, наверно, сам Гош мог бы заподозрить магию. Артист игрался с толстым мягким канатом, потом сложил его в объёмистую корзину и начал тянуть конец вверх. Канат вдруг затвердел, превратившись в своего рода шест, поднялся над корзиной на высоту двух человеческих ростов. Циркач вцепился в него и ловко взобрался, оказавшись над сценой, оттуда помахал рукой господам и публике.

Рукоплескания и крики восторга перемешались с возмущёнными воплями «колдовство». Человек соскочил с каната и раскланялся.