Самои

— Бородин народу люб: он — местный, я — пришлый.

— Да не народу он люб, а ворам. Поприжал ты несунов, Егор Кузьмич, вот они и колготятся: тебя чернят, своих толкают — политика известная. Не забивай себе голову перед выборами. Я для чего сюда приехал? Правильно. Рекомендовать, поддержать, настоять. Если какая-то Кабанка начнёт игнорировать мнение райкома — до чего же мы докатимся?

— И я к тому же, Павел Иванович. Авторитет райкома — это не пустой звук, чтобы можно было так… безоглядно… ставить его под сомнение. Взвесить надо всё.

— Ох, и мнительный ты, Егор Кузьмич. С тобой на фронте, как говорится, в разведку б не рискнул.

Оба замолчали надолго. За стеной веранды Наталья Тимофеевна гулькалась с двухлетним Антоном. Анна гремела подойником, кринками, чугунами, завершая круг дневных забот. За рекой далеко на запад протянулось ровное поле, ныне жёлтое от жнивья. Солнце закатывалось, бежали длинные тени от прибрежных тополей. Над Кабанкой плыла девичья песня, грустная и тревожащая.

— Молодёжь-то не бежит? — Пестряков повернулся на бок и подложил под голову согнутую в локте руку.

— Как везде.

— Не дрейфь, Кузьмич, прорвёмся. Всех Бородиных, — он сжал в кулак длиннопёрстую ладонь, — в бараний рог.

Агапов, закурив, покачал головой:

— Думали войну перемогим, счастливо жить станем, а счастья всё нет и нет.

— Боишься? Хочешь, в райотдел позвоню, заберут твоего Бородина, выборы пройдут — вернётся.

— Оно ваша правда, Пал Иваныч, — воровства много и безобразия всякого. Не доглядишь — сплошной урон. Опереться-то не на кого — вот в чём беда. В своём селе — кумовья, зятья, дядья. Здесь — один как пёрст.

— Команду надо создавать единомышленников.

— Да мысли-то у всех одни — жить получше.

— Правильные мысли, и партия о том же думает, и ты должен: рост благосостояние народа — первейшая наша задача. Но через что — вот принципиальный вопрос. Труд, добросовестный и самоотверженный. А воровство надо, и мы будем, пресекать.

— Хорошо, труд, согласен. Добросовестный — честно отработал, честно рассчитали. Но самоотверженный… — сколько можно. Война была — понятно. Сломали врагов, пора и людям дать вздохнуть. Пора?

— К чему ты?

— К тому, что план хлебозаготовок мы выполнили, семена заложили, думал, остатнее зерно на трудодни пустить, народ поощрить за добросовестный труд. А мне — вези да вези. Чем с колхозниками рассчитываться?

— Да-а, — Пестряков сел на кровати, помрачнев, закурил. — Жидковат ты для председателя. Ты где агрономию изучал?

— На тракторе.

— А партийному делу учился?

— Нет.

— Как коммунистом стал?

— На фронте.

— Хорошая школа. Но теперь слушай меня. Поднялись отцы наши в октябре семнадцатого не только капиталистов стереть с лица земли — в принципе это дело пустяшное по сравнению с построением коммунистического общества. А в обществе главный кто? Вот именно — Че-ло-век. Вот за этого человека теперь мы с тобой и ведём борьбу с этим же самым человеком за его душу, совесть и культуру. Капитализм — это не Форд с Ротшильдом, капитализм — это образ мыслей, Это сознание, это пережиток… Гидра стоголовая — если хочешь — которая прёт во все щели, стоит только бдительность ослабить. Ну, раздашь ты полпуда на трудодень — думаешь, спасибо скажут? Нет. Завтра они потребуют по полтора.

— Если зерно есть, если выращен и собран хороший урожай — почему бы и не дать?

Пестряков усмехнулся и похлопал Агапова по крутому плечу:

— Вот она твоя ошибочка, Егор Кузьмич, — одним днём живёшь. А завтра недород — град, засуха, саранча — чем селянина кормить будешь, где семена возьмёшь? В райком прибежишь. То-то и оно, что государство, партия не бросят в беде свой народ: на Урале беда — Кубань выручит, Украина. Широка страна наша родная.

Замолчали. Пестряков улыбался, чувствуя полное превосходство над собеседником. Егор хмурился — есть слабина в рассуждениях райкомовца, но нащупать её, раскрыть и опрокинуть все его доводы не хватало ума, опыта, ну и, эрудиции, наверное.

Среди ночи тревожно забарабанили в окно веранды.

— Ягор, Ягор. Беда, Вставай скореича. Коней покрали.

— А? Что? — Пестряков вскочил с кровати, путаясь в обрывках сна.

За стеклом маячила бородатая морда. В свете яркой луны оба с удивлением и беспокойством вглядывались друг в друга. Во дворе заходилась дворняжка.

Агапов, натягивая кожушок на голые плечи, мимо веранды выскочил на крыльцо. Пестряков следом. Шли улицей, залитой лунным светом, широко шагая, размахивая руками, бригадир животноводов Ланских вещал:

— У меня сердце томило: Митрич на дежурство пришёл с запашком — кабы не продолжил да не набрался. Лёг, уснул, проснулся — и не могу больше. Пойду, проверю. Оделся, пришёл — конюшня нараспашку, Митрича нигде… Лошадей тоже. Потом нашёл сторожа нашего — тюкнули его, связали — кулем лежит под забором. А лошадок увели… Сволочи.