Самои

— Это я-то несчастливый? — встрепенулся Игнат. — Да ты же, Косоротый, первый, мне завидуешь, от своей хромоножки отворачиваешься на мою басенькую заглядываешься.

Попов отшатнулся, обиженный за колченогую от рождения жену и деревенское своё прозвище, буркнул, хлебнув самогона:

— Твоя басенькая не по тебе сохнет, не для тебя цветёт.

— Как это?

— Таких баб знаешь, как держать надо? — Демьян сжал кулак перед носом Дергалёва. — А ты — хлюпик, сопли со слезой мешаешь да жалишься, ждёшь, когда она на стороне натешится, да к тебе вернётся.

— Это я хлюпик? На стороне тешится? — Игнат пошарил вокруг себя взглядом, подхватился из-за стола и ринулся в спальню, на ходу выдёргивая ремень из брюк. — Запорю паскуду!

Кровать была пуста. Мужики растерянно топтались на месте, оглядывая сумрачные углы и друг друга.

— Я знаю, где искать, — нашёлся Демьян. — Айда к Шаминым.

Испуганная Татьяна распахнула калитку непрошенным гостям, отступила к крыльцу:

— Засветло уехал. Вон смотрите — ни лошади, ни телеги — нет Фёдора.

Демьян покликал приятелей. В двухместный ходок взгромоздились шестеро мужиков и погнали по Волчанской дороге самого резвого ТОЗовского скакуна.

Беглецов настигли в ночном лесу. Скакун резко заржал и встал на дыбы, ткнувшись в Фёдорову телегу. Матрёна вскрикнула и в чащу. Агапова мужики стащили с телеги, свалили в грязь и принялись пинать, матерясь, толкаясь и мешая друг другу. Когда замешательство прошло, Фёдор сумел подняться, привалился спиной к берёзе и некоторое время терпел град ударов, прикрывая руками голову. А потом изловчился и стукнул одного, стукнул другого, и пошла кутерьма. Сильный и злой, он бил нападавших наотмашь, и те кубарем летели прочь, не сразу вставали и уже без прежнего энтузиазма подступали вновь.

— Ножом его надо, ножом, — рычал Демьян. — У кого нож?

— Обронил я его, — гнусил Дергалёв.

Фёдор зацепился за эту мысль.

— Всё, мужики, сейчас я буду вас резать, — сказал он не громко, но твёрдо.

Соломатовцы дружно попятились. Кто-то прыгнул в ходок, попытался развернуть скакуна на узкой дороге. На Фёдора нашёл кураж:

— И лошадь зарублю и тарантас сломаю.

Скакун будто от слов его заржал дико, дёрнулся, затрещали оглобли. Ходок ударился о пенёк колесом, оно подломилось, ходок перевернулся. Скакун, оборвав постромки, умчался в ночь. Следом соломатовские мужики дружно зачавкали чуть прихваченной ночным морозцем дорожной грязью. Когда стихли их топот и голоса, Фёдор разжал онемевшие кулаки, попытался успокоиться. Болели битые рёбра, пылала щека под глазом, больших увечий он не ощутил.

— Матрёна, — позвал он тихо.

И из темноты совсем рядом:

— Я здесь, коханый…

Чёртово колесо

Вторую неделю колесил по увельским селениям уполномоченный Челябинского облземотдела по делам коллективизации Иван Артемьевич Назаров. Выступал перед казаками, крестьянами, агитировал за колхозы. В помощники Увельский райком определил ему бывшего председателя Соколовской казачьей коммуны Константина Алексеевича Богатырёва, человека в районе известного ещё со времён Гражданской войны и особо уважаемого в станицах. Ездили избитыми просёлками, ночевали в чужих избах, но никак не удосужились поговорить по душам. А порасспросить Богатырёва у Ивана Артемьевича было о чём, да только не было повода: слишком суров на вид казался "отставной козы барабанщик Богатырёв" — как он сам представился при знакомстве. И вот, наконец, по дороге в станицу Кичигинскую признался Назаров:

— Где-то в этих местах в восемнадцатом году без вести сгинул мой задушевный друг Андрей Фёдоров. Пошёл в Кичигинскую станицу с продотрядом и пропал по дороге. Не слыхал?

— В восемнадцатом? — переспросил Богатырёв. — Нет, не слыхал. Должно быть, Семёна Лагутина рук дело. Он тут один из первых против Советской власти пошёл и дрался до конца. Как говорится, до последнего патрона. Когда поймали — покаяться хотел, говорил: в монастырь уйду, если простите, грехи замаливать. Да где там — столько крови на руках. В Троицке, в чека и расстреляли. Перед смертью-то он словоохотлив был. Вот его бы расспросить, может, что и поведал.

— Да-а, мёртвого не спросишь. А что, может и правда получился бы из него поп-праведник или послушник какой. Глядишь — и святой, помрёт — народ мощам молиться станет. Бывает и так жизнь поворачивает. Иные элементы раньше насмерть бились с Советской властью, а теперь вдруг стали её активистами. Иного тряхни в НКВД, а у него за душой и эсеровщина, и колчаковщина, и чёрт знает ещё что.

— Меня вон тоже трясли, — уныло сказал Богатырёв. — В бандитские потатчики записали, коммуну пропил…. Спасибо, Василий Константинович спас от стенки да позора.

— Блюхер?!

— Он. А кабы не он, где бы я сейчас был?

Собеседники умолкли, думая каждый о своём, и долго на лесной дороге слышны были лишь топот копыт да скрип тележный.