Самокрутка

Служба сначала, разумеется, показалась избалованному дома мальчику — каторгой. Он писал матери, что собирается умирать и непременно через месяц, много через полтора, умрёт. Борщёва, получая такие вести, горько плакала, сидя в деревне; ей помогали и дворовые. Но помочь горю, т. е. спасти сына от смерти, было невозможно.

— Обойдётся! — говорили однако соседи.

И действительно, юноша "обошёлся" в полку, как новый сапог на ноге, — и даже довольно скоро.

Через полгода Борис писал уже, что он, — слава. Богу, чего и матушке желает.

Шесть лет прошли не скоро. А сколько воды утекла за это время — и сказать нельзя.

Если дом князя был всё на том же месте, то всё-таки стал немного серее, штукатурка больше обвалилась. У князя прибавилось много лишних морщин... а княжна Анюта из девочки стала не только девицей, а девицей на возрасте. Будь она не богата — сказали бы злые языки, что она старая девица и "в девках засидится". Но при состоянье князя и уже после многих случаев спроваженных, со двора сватов и свах — этого нельзя было и подумать. Злые языки только упрекали Артамона Алексеича, что он зря упрямится, выжидая для дочери какого-нибудь Бову Королевича или Свейского принца. Княжну упрекали, что она больно разборчива на женихов и не в меру спесива. Дело было проще.

Князю жалко было расстаться с дочерью, т.е. не разлучиться в простом смысле слова, а в нравственном. Анюта его, выйдя замуж, конечно, осталась бы в этом же доме, как единственная наследница всего; но у ней явилась бы своя семья, и отец станет для неё уже не то, что был прежде.

Жизнь князя и княжны шла буднично, тихо и мирно, изо дня в день, из месяца в месяц. Изредка поднимался вопрос о замужестве, в особенности в виду какого-нибудь нового сватовства и нового жениха. Но беседа отца с дочерью всегда кончалась тем же решением княжны:

— Батюшка! Что я за него пойду? Зачем? Я и без него прожить могу. По мне замуж за того иди, без кого жить тошно на свете.

— Верно, дочушка. Верно! — восклицал князь. — Твои слова достойны всякого мудреца. Их в книге пропечатать бы можно на поученье всем. Истинно. Женися молодец и иди девица замуж, сочетайся люди браком только с теми, без кого на свете тошно.

В эту заурядную, будничную и серую жизнь князя Лубянского, несмотря на его большое состоянье, и в жизнь скучную и унылую, но полную грёз и мечтаний княжны Лубянской, которым не соответствовала и не давала ничего действительность, — вдруг будто блеснул ярко луч света или сверкнула молния.

Княжна вдруг встрепенулась и ожила, настолько переменилась, что чувствовала себя будто другой.

Князь тоже оживился.

Это случилось около года тому назад.

XVIII

В семью князя явился человек не то чужой, не то близкий, не то в первый раз, новый и незнакомый, не то родной и давно любимый. Явился в Москве, проездом к матери, с которой уже давно не видался — сержант Борис Борщёв.

Но он уже был далеко не тот юноша, которого провожали шесть лет тому назад на службу и оплакивали, как мёртвого. Борис, хотя ещё не офицер, а только сержант гвардии, — был однако для Москвы и для княжны нечто особенное, чего она ещё в Москве не встречала, т. е. ловкий, умный, много видевший и испытавший гвардеец. Молодые люди её круга знакомых, которых ей прочили в женихи, были всякого рода. Были недоросли из дворян, отбоярившиеся протекцией и деньгами от службы, были и "рябчики", — служащие в сенате, были и помещики 30 и 35-летние, никогда не служившие в военной службе, так как закон, об явке юношей явился при императрице Елизавете, когда им было уже далеко за двадцать лет. Сватались за княжну и гвардейцы из Питера, в отпуску или в отставке, но все они были не тем, чем оказался этот племянник, с которым они теперь сравнялись годами. 19-ти-летняя девица, конечно, была старше 22-х-летнего сержанта. В её года всякая девица бывала уже матерью. В его года жениться считалось рано.

Борис, явившийся к деду, был принят радушно. Было о чём вспомнить всем троим: и об шалостях мальчиков, об его любви к гитаре, об его детской любви и ссорах с Анютой. Можно было вспомнить, как его провожали в солдаты и оплакивали дворовые, как он в письмах к матери умирать собирался.

Но роли теперь переменились. Княжна, на первых же порах, как-то иначе взглянула на сержанта. Она стала его звать "братцем», потому, что звать "Борей" было как-то неловко, а звать тем, чем он ей приходился, т. е. "племянником», было смешно при их почти одинаких годах. Анюта с первого же свидания ощутила в себе внезапно новое для неё чувство к этому молодому, красивому, ловкому и смелому гвардейцу. Он настолько изменился, что в нём, не осталось и тени чего-либо от прошлого юноши Бориса. Он был чужой человек! А между тем родственные отношения вели к тому, что он мог поселиться у них в доме, тем более, что, собираясь к матери в деревню мог пробыть в Москве не более недели.

Даже с первого мгновения встречи княжны с другом детства — зародилось что-то в душе девушки.