Самокрутка

Принадлежа, хотя и косвенно, чрез одного приятеля, офицера, к тому кружку гвардейцев, которые первые составили план в пользу новой императрицы — Борщёв часто видал братьев Орловых, вожаков кружка; был даже раза два в квартире Григория Орлова, где собирались его ближайшие друзья и наперсники. Это его сразу поставило в обществе на виду. Кроме того, это обстоятельство сделало молодого сержанта сразу несколько развязнее в обществе и уничтожило в нём ту юношескую скромность и неуклюжесть, которые он приобрёл когда-то в деревне, прожив в ней почти безвыездно с рожденья и до юношеских лет.

Сначала, по прибытии в Петербург и поступленьи в полк, он старался казаться развязнее, но подражал за всем рядовым из дворян и офицерам, а вскоре незаметно развернулся и стал уже сам собою, т. е. добрым, умным, но чересчур пылким, и в службе, и в личных сношениях. Уже скоро все товарищи дали ему прозвище: "Кипяток».

За последнее время, около года, после своего прошлого пребывания в Москве, сержант стал несколько спокойнее, или скорее равнодушнее ко всему его окружающему. Товарищи заметили эту перемену в нём, но напрасно допытывались узнать причину. Даже друзьям молодой человек ни единым словом ни разу не обмолвился.

XIII

Чрез несколько времени после того, что Борщёв, задумчивый, унылый, сел на скамейке, около дома прошёл, нерешительным шагом, какой-то мещанин, присмотрелся в темноте к домику и к сидящему около него сержанту, но ослеплённый лучами огней и светом, падавшим на. улицу из окошек, — не мог разглядеть сержанта.

Он прошёл дальше по поляне... Но скоро опять вернулся и опять медленно прошёл мимо дома, заглядывая пытливо в окна, где гудели голоса...

"Чего бродит тут? Шатун! подумал Борщёв, заметив прохожего. Куда в Москве зевак больше, чем у нас. И мы сами-то им в диковину".

И он снова задумался.

Тот же прохожий мещанин, чрез несколько минут, опять появился около дома, но на этот раз ему попался на встречу солдат-денщик и он остановил его вопросом:

— Вы ведь питерские будете?

— Да. Измайловского полку.

— Так, так. Тут офицеры ваши стоят! — указал он на освещённый дом.

— Да. Наши господа. Гурьевы, да Хрущёвы... Да ещё Борщёв — господин, с ними же, кортомит у них.

— А что, служивый, коли время свободное, пойти бы нам вот тут к Еремеичу. Мигом дойдём. Я денег прихватил. Покалякаем.

— Что же? Отчего же... Можно! — согласился солдат, обрадовавшись внезапному случаю выпить у кабатчика Плющихи, Еремеича. — Конькова позвать тоже? Нашего унтера? Вы его знаете?

— Ладно. Зови. Деньги есть... Что ж! Я вас, питерских, по-нашему московскому угощать буду.

— Он всё это рассказать может вам, про разные наши дела. Как в Петров день отличились для царицы новейшей!.. — хвастался солдат-денщик.

Чрез десять минут унтер, солдат и прохожий были уже в кабаке, но словоохотливый рассказчик Коньков должен был поневоле рассказывать совсем другое. Пригласивший их к Еремеичу, мещанин по виду, черномазый и востроносый, но красивый, с большими чёрными глазами, смахивавший на цыгана, расспрашивал всё об офицерах, живших в доме на поляне. Более всех интересовался новый знакомый именно сержантом Борщёвым.

— Славный барин! Горячий, но добрый! — заговорил унтер и затем, по своей словоохотливости, тотчас стал рассказывать всё, что знал про жизнь сержанта в Петербурге, у которого там в денщиках служил его кум. Только раз перебил его незнакомец и по-пустому.

— А скучает, говоришь? Тоска у него? Верно ли?

— Да. За эвтот год, страсть, скучает!.. Прежде дым коромыслом пущал, караулы разбивал... А вот за зиму и за лето всё тих, словно ребёнок. Знать с глазу, либо заботы какие...

Чрез час новые знакомые простились. Солдаты, сильно во хмелю, пошли домой к домику на поляну, а черномазый незнакомец, почти не пивший, или пивший только для виду, быстро зашагал по направлению к Китай-городу.

А на Лубянке, в то же самое время, в спальне княжны происходили нечто необычное. Девушка раздевалась, чтобы ложиться спать, но мамушка всё выходила из горницы по её приказанию и ворочалась опять с теми же словами:

— Нет ещё...

Уже раз семь выслала её княжна справиться, пришёл ли Прохор. Было уже десять часов, а верного татарина всё не было. Княжна уже начинала волноваться. Красивые глаза, которые недавно так "прыгали" за ужином, что выдали отцу её тайную тревогу, — теперь глядели грустно и, казалось, немного нужно было им, чтобы наполниться слезами. Но уже не слезами радости.

— Солёнушка, посмотри опять! — жалобно проговорила чуть не в десятый раз Анюта.

— Да ведь наказано мной, говорю, девушкам, как придёт — доложить, уверяла мамка.

— Посмотри!

Прасковья, пожимая плечами, хотела опять идти, но вошла молодая горничная Павла и объявила:

— Прохор вас зачем-то спрашивает.

Мамка вышла, а княжна, уже лежавшая на постели, нервно поднялась, села и затем, повернувшись, спустила свои маленькие голые ножки с кровати. Глаза её блестели, устремлённые на дверь. Несколько минут показались ей вечностью.

Когда на пороге вновь появилась мамушка, то княжна чуть не вздрогнула и выговорила страстным шёпотом:

— Ну?