Самолет без нее

Впоследствии они подробно рассказали мне, как проходило это заседание, достойное пера сюрреалиста. Из окна роскошного парижского кабинета на авеню Сюффрен открывался величественный вид на силуэт Эйфелевой башни на фоне белесого зимнего неба. Настроение у всех было мрачным — ничего себе сочельник: ни елки, ни подарков. Дома ждут детишки. А они, призвав на помощь весь свой профессионализм, вынуждены взвешивать на невидимых весах судьбу трехмесячного ребенка.

Судья Ледриан чувствовал себя неуютно — он был шапочно знаком с Карвилями. Сталкивался с представителями этого семейства на паре-другой парижских вечеринок, собирающих в роскошных залах османнских домов сотни приглашенных. Я пытался поставить себя на его место. Должно быть, его мозг свербила одна и та же настойчивая мысль: «Только бы девочка оказалась внучкой де Карвиля! Иначе я буду в полном дерьме…»

Один шанс из двух. Орел или решка.

На первый взгляд, монета не собиралась падать нужной стороной.

Годы спустя, когда я познакомился с судьей Ледрианом, он выглядел в точности так же, как в те времена: строгий, подтянутый, в безупречного кроя костюме, с лиловым шарфом на полтона светлее галстука… Мне казалось непостижимым, как этот человек мог внушать доверие пережившим душевную травму детям и добиваться от них откровенности. Ледриан позаботился о том, чтобы записать заседания комиссии на видео. Он передал мне все пленки — о том, чтобы ответить отказом Карвилям, и речи не шло. Поэтому я гарантирую точность информации, подтвержденную и картинкой, и звуком. Зато в отношении приговора оставляю за вами право на собственное суждение.

— Постараюсь быть по возможности кратким, — заговорил Ледриан. — Мы все торопимся, не так ли? Начну со сведений, касающихся Лизы-Розы де Карвиль. Девочка родилась в Стамбуле чуть меньше трех месяцев тому назад. По-настоящему ее знали только родители, однако Александр и Вероника де Карвиль взяли в самолет, совершавший рейс по маршруту «Стамбул — Париж», абсолютно все, что имело к ней отношение. Игрушки, одежду, фотографии, лекарства, медицинскую карту. И все это сгорело в огне пожара. Сен-Симон, вам удалось добыть какие-либо свидетельства с турецкой стороны?

Из микрофона стоящего на столе телефона, включенного на громкую связь, раздался гнусавый голос посольского спецслужбиста:

— По большому счету, нет. Кроме нескольких турецких слуг, видевших Лизу-Розу через непрозрачную противомоскитную сетку, единственный свидетель, способный провести опознание, — ее шестилетняя сестра Мальвина. Так что сами понимаете…

Ледриан уже нутром чуял, что дело принимает крайне неприятный оборот. В случаях, когда события вырывались у него из-под контроля, он имел обыкновение вставать и дергать свисавший с шеи шарф, выравнивая его концы. Нечто вроде нервного тика. Разумеется, по какой-то необъяснимой причине проклятый шарф норовил сползти то вправо, то влево, даже если его обладатель сидел неподвижно. Комиссар Вателье наблюдал за жестами судьи, едва пряча в бороде улыбку.

— Я имел долгую беседу с дедушкой и бабушкой Карвилями, — произнес он. — В основном, конечно, с Леонсом де Карвилем. Они знали внучку только по смутным телефонным описаниям. Правда, у них есть фотография новорожденной Лизы-Розы, полученная по почте вместе с поздравительной открыткой…

— Что же показывает эта фотография?

Комиссар Вателье чуть скривился:

— Практически ничего. Мать на снимке кормит ребенка грудью. Лиза-Роза видна со спины. Можно разглядеть шею, ушко, но больше ничего.

Судья Ледриан нервно дернул правый конец шарфа. «Н-да, похоже, дела у Карвилей обстоят неважно…»

С вашего позволения забегу немного вперед. В последующие недели Леонс де Карвиль созвал целую когорту самых уважаемых экспертов, которые пришли к единому мнению о том, что ухо спасенной девочки в точности соответствует уху запечатленной на фотографии Лизы-Розы. Я лично внимательно изучил и отчеты экспертов, и саму фотографию и должен признать, что сделать на ее основании какой-либо вывод — положительный или отрицательный — можно было лишь при условии ярко выраженной научной недобросовестности. Ледриана результаты экспертизы не удовлетворили, и он продолжал изучать генеалогию спасенного ребенка.

— А что насчет дедушки и бабушки Лизы-Розы с материнской стороны? — задал он вопрос.

Комиссар Монбельяра Вателье с грустью посмотрел на Эйфелеву башню, сиявшую огнями не хуже новогодней елки, заглянул в свои записи и сообщил:

— Вероника, мать Лизы-Розы, — четвертый ребенок в семье проживающих в Квебеке Бернье. Всего у них семеро детей и уже одиннадцать внуков. С Александром Вероника познакомилась в Торонто, на семинаре по молекулярной химии, и после замужества практически перестала общаться с родственниками. Тем не менее Бернье вроде бы поддерживают Карвилей, хотя достаточно робко.

— Хорошо. Постараемся что-нибудь о них выяснить, — сказал Ледриан. — Теперь перейдем к Эмили Витраль. Здесь у нас, насколько мне известно, чуть больше свидетельств…