Самолёт на Кёльн. Рассказы

– Да. Это ты говоришь со-о-вершенно правильно. Я вот тут недавно работал еще на ставку сторожем в кафе «Лель». Это еще шестьдесят, то есть у меня в месяц выходило чуть не сто сорок да еще плюс продукты таскал, колбасу. Как дежурство, так полная сумка. А как жил, так и живу. Правда, я пью, а ты нет, но все-таки это очень и очень странно.

Замошкин тоже разволновался и в волнении забыл все. Он стоял, не видя Герберта Ивановича. Удивлялся и Ревебцев.

– Да-а… }

– Да-а… }

– Вот как… } Говорили они

– Вот так… }

Ну, стояли они, стояли. Говорили они, говорили.

Только сколько же можно стоять? Сколько можно говорить? Ведь жизнь продолжается, несмотря на отсутствие денег. Так что старший экономист сказал так:

– Так что, я пошел.

Только не тут-то было. Замошкин неожиданно вежливо вцепился ему в рукав.

– Позволь, пожалуйста. Ты – мне. Дай! Только если это Вас не затруднит. Я тут, неподалеку. Вы всегда меня найдете. Я потом отдам.

Тут уж Герберт Иванович Ревебцев очень посуровел и, решительно высвободившись, сказал: «Нет!»

И так это он сказал отменно хорошо, решительно и грозно: «Нет», и все тут, – что Замошкин больше ничего не просил, и дальше разговор между ними стал вообще нелеп.

Вот он, этот разговор.

– Да я бы, вот. Вон мое окно. Оно – темное. Когда горит, то я – дома. Я бы всегда, я сразу бы отдал…

– Принцип. Я никому и никогда ничего не даю. А то дай только попробуй. За что? Зачем? Работать. Ведь я работаю, я работаю, работаю, работаю…

– Дак ведь и я работаю, – возражал Замошкин, – кроме того, я выжигаю каленым железом…

– Нет, нет и нет. Даже и не говорите, и не просите. При чем тут железо? Я не дам. Что за железо? У меня есть, но я не могу дать. Я могу дать заработать. Вот у меня на кухне течет кран. Идемте. Вы его почините и получите за работу один рубль, а то что это еще за каленое железо какое-то, – так предлагал Ревебцев.

Но Замошкин не соглашался.

– Я бы рад бы был. Даже и не за деньги, а как другу тебе, ну, как товарищу, что ли. Но я не умею. Черт. А я в институте учился, – сообщил он.

– Ну, тогда мне с вами больше и говорить не о чем, – обрадовался непреклонный Герберт. – Вы меня как бывший интеллигентный человек прекрасно понимаете. Не может быть никаких денег, пока ты их как-нибудь не заработал.

– Ладно. Чего уж там. Понимаю, – смирился Замошкин и стал продолжать с ненавистью мести тротуар.

И Герберт Иванович тоже вернулся к прежнему занятию, заканчивая свой длинный путь до овощного магазина. Он не поколебался. Да, он ничуть не поколебался, потому что Герберт Иванович был непоколебим.

Дошел до угла – и точно: стоит родной, знакомый с детства магазин «Фрукты – Овощи», а в нем и очередь, конечно. Между прочим, сообщение про очередь совершенно ясно и не должно вызывать недоумения и злопыхательства. Всякому ясно, что после завершения рабочего дня приток покупателей в магазины превышает возможности продавцов, а днем магазин всегда пустой, как полость.

И приобрел свою картошку Герберт Иванович, и вышел он на уже почти ночную улицу, и тут почему-то стал он очень томиться. Бормотал:

– Что-то тут не то. Как-то не так. Как же это так? Вот я, например, раз – и сразу же купил картошку, постояв в очереди. Шел. По улице. Я уже восемь лет работаю. Я хорошо работаю. Я никого не обидел. Замошкин. При чем тут Замошкин? Чушь какая-то. Каленым железом, видите ли. Да будь потемней, так он бы меня и поколотил за мой рубль. Ей-богу. Точно. Каленым железом. Я предлагал ему чинить, почему он не идет? Не умеет. Кран все чинить умеют, – бормотал мой персонаж.

Да. Вот так он бормотал. И тут автор с некоторым недоумением констатирует, что какая-то зыбкость, неясность именно в этот момент томила почтенного Герберта Ивановича. Ему хотелось разобраться. Но во-первых, неясно было, в чем нужно разбираться. Это – раз. А во-вторых – как. Как нужно было разбираться? И в чем же виноват Герберт Иванович, если он кругом оказывался прав?

Плюнул Герберт Иванович да и поплелся домой от греха подальше. И дворника – бывшего студента он больше никогда в жизни не встречал.

И зря. Опять зря, потому что тот стал большим человеком. Тот довыжигался каленым железом. Он, да будет вам известно, выжигал каленым железом по дереву различные народные орнаменты и как-то послал их все на конкурс-выставку в областной Дом Народного Творчества.

Народное творчество Замошкина было довольно высоко оценено, замечено, и он получил приз. Поэтому сразу же вскоре Замошкин стал работать вовсе не дворником, а на какой-то другой работе, где он получает в тысячу раз больше. Снег он больше не сметает в сугроб. Снег вместо него гребет нынче кто-то другой.

Кстати, Герберт Иванович однажды все-таки видел Замошкина. По телевизору. Но не признал. А жаль, потому что Герберт Иванович бы обрадовался, увидев Замошкина, нашедшего наконец свое правильное место в жизни и идущего по прямой дороге вперед.

Впрочем, какое это все имеет значение, если рассказ про Ревебцева и Замошкина уже написан и на этих словах и заканчивается. До свидания.

ВЫСШАЯ МУДРОСТЬ

…– Ибо высшая мудрость – осторожность, – понял он.

А дело было так.