Мама видела, что творится со мной, и сходила к Серёжке домой еще раз, через два дня. И опять его не было, не вернулся. При этом известии я не выдержал, разревелся. Лицом в подушку.
Мама села рядом. Я думал: начнет успокаивать, а она сказала сухо, отстраненно:
– Нельзя же так распускаться. Если ты мальчик, то веди себя как подобает мальчику, а не слезливой девчонке.
Но мне было наплевать. И я сказал (выдал от души!), что я не мальчик, а калека и что была у меня одна радость в жизни, а теперь ничего не осталось.
– Из-за твоего Верховцева! Чтоб он подох!
– А ты в самом деле эгоист. Утонул в своих страданиях и ни разу не подумал, каково
Меня тут же резануло по сердцу. Но я ощетинился:
– А тебе-то что!
– То же, что тебе. Ты потерял друга, а я любимого человека. Но у тебя-то есть надежда, что друг вернется…
– А у тебя?! Да он вот-вот прибежит! «Вы не так меня поняли, я хотел как лучше…»
– Ну и что? – горько сказала мама. – Разве дело в словах?
Конечно, я эгоист. Но не такой уж законченный! Мне маму было жаль до боли. Но как ее утешить? И пока я сопел, думал, мама встала и ушла.
Я полежал, приподнялся на локтях, дотянулся до кнопки телевизора, чтобы хоть чем-то разбить тоску и тишину.
Телевизор взорвался музыкой и криком. Знакомый лохматый тип в цветастых штанах скакал по сцене и вопил:
Это что же? Судьба решила добить меня новым издевательством?.. Да, я остался дома! Один! И останусь один навсегда! Серёжка больше не придет, это уже ясно…
Громко – гораздо громче обычного! – затренькал в прихожей дверной сигнал. Я рывком сел на тахте.
Вошла мама:
– Там к тебе какая-то девочка… Ты умылся бы, все лицо зареванное…
Но мне было наплевать!
Появилась фантастическая мысль: это
Но вошла Сойка…
Бледная, тоненькая, сразу видно, что после болезни.
– Здравствуй, Рома. Вот… я книжку принесла. Давно уж прочитала… – Она подошла ближе. Тихая, с тревожными глазами…
Да, она заметно вытянулась. Платьице с белыми листьями стало совсем коротеньким. Волосы были теперь не заплетены, а распущены по щекам и шее. Сойка взяла себя за прядку над плечом и шепотом спросила:
– Ты почему плакал?
Мне было ни капельки не стыдно. Сойка – она словно лучик в моем беспросветном горе. Я подвинулся на тахте.
– Садись сюда…
И стал рассказывать ей все.
Ну, прорвало меня. Я говорил ей про Безлюдные Пространства, и как Серёжка превращался в самолет, и про Старика, и про Евгения Львовича… Всхлипывал и опять говорил. Сойка слушала и молчала. Понятливо так молчала и почти не шевелилась. Только белобрысый локон над плечом тихонько дергала иногда…
Я перестал говорить наконец, излил душу. И тогда испугался: Сойка может решить, что я морочу ей голову выдумками.
– Это все правда! Не хочешь – не верь…
– Я верю, Рома… – Она встала, оправила платьице и… пальцами тронула мою щеку. Видимо, с полосками слез.
– Рома, ты больше не плачь. Я сейчас пойду… Я постараюсь что-нибудь узнать про Серёжу. И как узнаю – сразу к тебе…
– Да, Сойка, да! Пожалуйста!..
Сойка ушла, а я лежал и думал: почему я такой дурак? Вспомнил девчонку из Заоблачного города, когда мама сказала про гостью, а о Сойке и мысли не появилось! А она… Ведь с ней, как и с Серёжкой, связана сказка нынешнего лета!
Конечно, Сойка – тихая, незаметная. Но бывает, что негромкая песенка в тыщу раз лучше нарядной и шумной музыки.
Песенка…
Входит в оранжевую от заката бухту длинный, с широкой палубой теплоход. Падает в гладкую воду якорь, тянет из клюза цепь (она гремит), и с палубы круто взлетает бело-голубой (а от зари еще и золотистый) самолет «L-5»…
Я все так отчетливо представил, что даже не удивился, когда увидел этот самолет в небе над тополями!
Вот здесь я хочу рассказать о самом большом чуде в этой истории. О самом важном.
Знакомый (до замирания сердца знакомый!) «L-5» шел невысоко, и полет его казался очень медленным. Возможно, что просто время затормозилось в моем сознании.
Далеко ли было до самолета? Не знаю. Он казался мне размером с голубя. Я видел его сквозь распахнутое окно. Решетка на балконе тоже была раскрыта, между мной и самолетом – ничего! Никакого препятствия.
Самолет лег на крыло и в момент поворота представился мне совсем неподвижным.
Я рванулся к нему всей душой! Протянул руки! Примагнитил его к себе! Взглядом! Как когда-то, в полетах, притягивал к себе Луну, и она, сделавшись маленькой – по законам линейного зрения, – оказывалась у меня в руках!
И по тем же законам (или по сказке? или по исступленному моему желанию?) летящий вдали самолет стал как игрушка, очутился у меня в ладонях…
Секунды три еще пропеллер его вертелся, потом замер.
И я замер. Только сердце ухало тяжело и с болью.