Самолет уходит в ночь

— Без паники, Саша! — А сам думаю: «Неужели конец, отвоевались?!»

Решение созревает мгновенно. Притворяюсь сбитым. Кладу машину на крыло, чтобы быстрее потерять высоту. А терять-то нечего.

— Саша, выводи! — Это голос Куликова. — Выводи, Саша, — земля!..

С трудом у самой земли выравниваю самолет. Иду буквально по крышам. Беру курс на восток. Маневр удался. В дураках остались гитлеровцы. Кстати, позже я часто пользовался этим приемом: делал вид, будто меня подбили, и всегда мне удавалось обмануть фашистских зенитчиков.

— Товарищ командир, — виноватым голосом докладывает Панфилов. — Очаги пожара ликвидированы.

Понимаю, ждет выволочки за минутную слабость. Хотя что тут ругать. Таково было боевое крещение огнем. И каким огнем!

— Хорошо, Саша, — говорю обычным тоном и добавляю: — Спасибо.

Пожар-то погасили. Но возникает новая опасность — появляются перебои в работе одного мотора. Я заметил: еще над целью упали обороты и он потерял половину мощности. И вот теперь самолет начало трясти. Вся надежда на исправный мотор. Исправный ли? Но пока работает хорошо. Дотянет ли хотя бы до своей территории? Лететь-то еще долго.

Дотянули. И не только до своей территории. Даже до аэродрома. А когда приземлились, вышли из машины, посмотрели на бомбардировщик и ахнули: потрепан он был изрядно, чтобы не сказать изрешечен. Две дыры в кабине стрелков, множество мелких пробоин в фюзеляже, отбит один киль с рулем поворота, повреждены бензобаки. А то, что колеса тоже были разбиты пулями или осколками снарядов, я почувствовал сразу же после приземления. Самолет как-то непривычно вилял хвостом» пытался стать на нос, а когда скорость уменьшилась, его начало трясти и бросать в разные стороны.

Но как бы там ни было, мы на своем, родном аэродроме. К самолету спешила легковая автомашина.

— Ребята, командир. Быстро строиться. Я спрыгнул на землю, построил экипаж и подбежал к машине, чтобы доложить командиру.

— Товарищ полковник, — начал было я на ходу, но Новодранов жестом показал мне на рядом с ним стоявшего незнакомого офицера.

Я посмотрел на него и растерялся. Почему докладывать ему?

Мое замешательство, наверное, было очень заметным. Из затруднительного положения помог выйти сам незнакомец. Смотрел он на нас внимательно и даже ласково. А потом спокойно представился:

— Голованов. — И добавил: — Командир дивизии. А мне доложить так и не удалось. Надсадно урча и сердито кашляя, к нам выкарабкался трактор. Техники зацепили трос и потянули наш изуродованный самолет на стоянку ремонтировать.

Командир дивизии стал с нами беседовать. Александр Евгеньевич вел разговор так, что сразу расположил к себе. Он подробно расспрашивал о полете. Его интересовало, как мы в плохую погоду отыскали цель, как вышли на свой аэродром, какие средства и способы навигации для этого использовали. Командир нашел хорошего собеседника в лице нашего штурмана. Когда разговор коснулся радионавигации, наш Сергей так увлекся, что и о военной субординации забыл. Он размахивал руками, вертелся, спорил. Командир полка стоял в недоумении. Приезд комдива — и такое поведение Куликова! Новодранов подал мне знак, мол, призови-ка своего штурмана к надлежащему порядку. Я понимал: нужно остановить увлекшегося Куликова незаметно для других. И вот, улучив подходящий момент, толкнул Сергея ногой. А. Е. Голованов это заметил, замахал рукой:

— Не надо, он дело говорит.

Таким было наше первое знакомство с новым командиром дивизии Александром Евгеньевичем Головановым. Это произошло на летном поле одного подмосковного аэродрома. Уехал комдив, а Куликов все никак не мог поверить, что Голованов — пилот Аэрофлота.

— Не может этого быть! — продолжал он размахивать руками.

— Почему же не может, быть? — отвечал я ему. — Это же всем известно.

— Если это так, то откуда у него такие глубокие знания средств и способов радионавигации?

— Откуда, откуда!.. Он же был начальником Восточно-Сибирского управления гражданской авиации. И летал. А условия, знаешь, там какие?! До всего можно додуматься, чтобы не сбиться с курса. Даже до радионавигации.

Куликов тут же переключился на меня:

— А ты, Саша, в этом деле слабак. Действительно, он был прав.

— Так я же тебе говорю, что Голованов работал в суровых условиях Севера, там и научился уму-разуму, а Саша этот — летчик без году неделя, младший лейтенант, — оправдывался я.

Хотя погрешу перед истиной, если не замечу, что перед самой войной мы тоже начали осваивать полеты ночью и обучаться пилотированию самолета по приборам. Но до конца так и не успели овладеть этим столь необходимым для бомбардировщика делом. Началась война. Она застала многих из нас, можно сказать, недоучками для полетов ночью и днем в сложных метеорологических условиях. Основная масса моих сослуживцев — экипажей бомбардировщиков имела слабую навигационную подготовку для полетов вне видимости земных ориентиров. И это тоже приводило к неоправданным потерям самолетов и экипажей в первые дни войны.

Ныне же в полку кое-чему научились.