Самолет уходит в ночь

— Под нами территория, занятая врагом, — говорит Куликов. — Надо бы протянуть минут двадцать. Скоро линия фронта.

— Если не загоримся, буду тянуть, — отвечаю. — Но шансов мало.

Сидим как на пороховой бочке...

Наконец под нами замелькали тысячи огненных вспышек: внизу идет ночной бой. В небо взлетают ракеты. Зенитные пулеметы противника ведут огонь по каким-то самолетам. Вдруг одна пулеметная установка прекратила стрельбу: на ее месте видим два бомбовых разрыва. Вероятно, наши «кукурузнички» — У-2, помогая наземным войскам, подавляли огневые точки фашистов.

Огневые росчерки передовой остаются позади. Проверяю остатки горючего. Основные баки пусты. С одной стороны, это к лучшему: меньше вероятность воспламенения вытекающего из пробоин бензина. Но в пустых баках образуются бензиновые испарения, а это еще хуже: малейшая искра и — взрыв! При пожаре экипаж хоть имеет возможность покинуть машину на парашютах, а при взрыве?

Перевожу двигатели на резервные баки. Это еще не больше пятнадцати минут полета. Нужно принимать решение: прыгать или попытаться совершить посадку среди незнакомого ночного поля? На ощупь. При такой скорости и на ощупь?! Согласно инструкции, экипаж должен покинуть самолет: посадка ночью вне аэродрома запрещается. Она сопряжена с большим риском. Особенной опасности в таких случаях подвергается жизнь штурмана, кабина которого находится впереди всех, в самом носу самолета.

— Сергей Иванович, — обращаюсь к Куликову совсем не по-военному. — Тебе все-гаки придется прыгать.

— Разреши остаться, командир, — отвечает он. — Я помогу тебе выбрать место для посадки, из моей же кабины виднее.

— Мы тоже хотим остаться, — слышатся голоса стрелка и радиста. — Разрешите?

— Ну, что ж, будем рисковать вместе. Последние, самые напряженные минуты полета.

— Ориентируюсь на ту площадку, что впереди слева, — говорю Куликову. — Следи, будем работать в четыре глаза.

Снижаемся. Под нами лес, а в нем белеет небольшая поляна. Полностью убираю газ. Расчет точный, но площадка оказывается настолько малой, что мы проскакиваем ее. К тому же я не учел, что в баках почти нет бензина — самолет легок. Да еще и шасси убраны. Даю газ моторам, иду на повторный круг. Вот-вот кончится горючее. Выпускаю закрылки — своеобразные воздушные тормоза. Это делает планирование более крутым. снижает скорость машины. Для пожарной безопасности выключаю моторы (в случае сильного удара или поломки самолета работающие двигатели могут вызвать пожар, а затем взрыв бомбардировщика). Кончается лес, начинается поляна, а самолет не садится. Нам грозит опасность врезаться в деревья на противоположной стороне площадки. Надо включить моторы и уйти на третий круг, но.. совершенно нет бензина.

Как быть? В течение каких-то долей секунды в голове мелькает целый калейдоскоп мыслей. Вспоминаю, что, если на планировании резко убрать закрылки, самолет как бы проваливается, сразу теряет высоту, и тут не зевай, тяни штурвал на себя, чтобы уменьшить скорость снижения перед самой землей. Стоит допустить лишь малейшую ошибку, неточность — и самолет может взмыть вверх, а затем без скорости свалиться на крыло или плашмя удариться о землю. А от удара — взрыв.

Но другого выхода нет. Делаю, как решил. Самолет пошел на резкое снижение. Он прямо-таки проваливается. Что есть силы тяну штурвал на себя и через несколько секунд чувствую легкий толчок. Приземлились! И довольно удачно!

— Как мы сели?! — искренне удивились ребята, когда мы вышли из самолета. — Ведь такой поляны не хватало бы даже при посадке днем!

Трудно передать те чувства, которые приходят к человеку в первые минуты после того, как он переживает смертельную опасность и остается целым и невредимым.

Я и сам, наверное, взахлеб рассказывал о закрылках.

— А тебе когда-нибудь приходилось приземлялся так?

— Нет, конечно.

— Саша, ты гений! — торжественно изрекал Сергей. — Придумать такое! Не растеряться! За считанные секунды! Ты первый рыцарь неба! — восторженно кричал штурман.

Через несколько минут мы сидели на крыле самолета и жевали шоколад.

— За лучшего летчика бомбардировочной авиации! — произнес Куликов, поднимая плитку шоколада и поворачиваясь в мою сторону.

— Нет, братцы, — я уже совсем пришел в себя. — Давайте-ка лучше думать о бдительности! Ведь если бы во время полета мы внимательно следили за небом, подобное могло бы не случиться. А мы ротозейничали, как говорят у нас на Украине, ловили гав, что совершенно недопустимо в боевой обстановке. Ни на секунду нельзя отвлекаться и забывать, что враг где-то рядом, что он может использовать малейшую нашу оплошность. Мы должны быть всегда готовы ко всякой неожиданности. Иначе — крышка. И живы мы орались сегодня по чистой случайности. Boт так, дорогие мои друзья.

— Так ведь ночь же... — попытался было возразить Панфилов. — Ночью можно и не заметить фашиста.

— Не имеем права не заметить! — ответил я. — Ни малейшего права не имеем! Фашист-то нас заметил? Заметил! Значит, он лучше смотрел. И к тому же, он один, а нас четверо.