Самолет уходит в ночь

— Отбой! — И еще раз повторил: — Отбой полетам. Все дружно вскочили, чтобы рвануться к выходу и успеть занять место в автобусе, возившем летный состав по постоянному маршруту: столовая — аэродром и обратно.

— Отставить! — предупредил Гаврилов, вскакивая со своего ложа. — Я первый.

Ему действительно нужно было быть первым в столовой, чтобы снять пробу приготовленной пищи. Без его разрешения кормить не будут. Поэтому надо во что бы то ни стало успеть на первый рейс автобуса.

Но что такое? Почему врач не спешит к выходу, а, вытянув руки вперед, мечется по землянке, натыкаясь то на стены, то на столы?

— Толя, сюда, — подает голос Робуль, заглушая всеобщий шум и гам.

Гаврилов рванулся в его сторону и наткнулся на столб, подпиравший потолок. Да так, что очки с носа свалились. И тут-то он все понял. Подшутили, черти, над ним. Стекла очков были заклеены бумажками. Вот и метался он в тускло освещенной землянке, пока очки не сползли с носа.

— Ну погодите, — грозит кулаком своим лучшим друзьям Робулю и Бикмурзину Гаврилов. — Это вам припомнится.

Он не обижается. Смеется, на ходу продолжает шутить. Вместе со всеми теснит от автобуса своих друзей. И это ему удается. Гаврилов уезжает, а шутники остаются.

— А я вначале не понял, почему это Бикмурзин и Робуль такие услужливые, — рассказывал в автобусе начальник штаба подполковник Алексеев. — Иду дать команду на отбой. А они — навстречу. Узнав, в чем дело, просят: «Разрешите нам! Мы — бегом. Мы — побыстрее». И так с места рванули, что и на самолете не догнать.

— Дети, да и только, — старался быть построже командир полка, когда узнал об очередном трюке в летной землянке. — Кому мы ордена даем, ума не приложу. Мальчишкам!..

На предельную дальность

Наконец этот долгожданный день наступил. Мы получили приказ совершить рейс в глубокий тыл противника и нанести бомбовый удар по Кенигсбергу. Нам были поставлены две задачи. Первая — боевая: разбомбить военные объекты врага. А вторая — как можно меньше израсходовать бензина. Это второе было так важно, что нам объявили: экипаж, который сэкономит горючего больше других, будет зачислен в особую ударную группу. Пока не говорили, какие задания ждут эту группу, но мы догадывались: видимо, предстоят еще более ответственные и более дальние полеты.

Первый боевой вылет на Кенигсберг... В бомболюках смертоносный груз, баки полностью заправлены горючим. Даже под фюзеляжем дополнительные подвесные емкости с бензином.

Взлет намечен на вечер. В сумерках надо пересечь линию фронта.

— А пока ужинать, — приказали нам.

Советовали подзаправиться поплотнее. Хотя и знали, что уговаривать нас перед полетом не надо (сами понимаем, что предстоит), тем не менее повторяли:

— «Хочу — не хочу» здесь не годится. Надо!

— Да что это вы! — отозвался на то Куликов. — Знаем, что завтрак — дело не личное, военное!

После завтрака всех взял в оборот Гаврилов. Полковой врач проверил самочувствие каждого, пополнил медикаментами бортовые аптечки. Привезли НЗ — неприкосновенный запас питания.

Название, конечно, громкое: НЗ! А вообще-то — ничего особенного. Хлеб, колбаса или кусочки мяса и еще чай. Одна емкость — нам, мне и штурману, вторая — стрелкам. По литру. Термосов не было, приходилось что-то придумывать, так как на борту в полете температура минусовая. В унты емкость запихивал или под комбинезон. Кормил меня в полете штурман. Как ребенка. Отломит кусочек — в рот положит. Мне же нельзя штурвал бросать. Это теперь автопилоты.

Итак, машина подготовлена для сверхдальнего полета.

Тут же перед вылетом стало известно, почему целую неделю оттягивали вылет. Причиной этому была плохая погода: на всем маршруте свирепствовали грозы. А это, как известно, самый страшный враг авиации. Похуже фашистской зенитки или «мессера».

Наконец — разрешение на взлет. Запускаем двигатели. От бешено ревущих винтов вибрирует весь самолет. Выглядываю в окошко. Из кабины видно: внизу, впереди бомбардировщика стоят техник самолета старший лейтенант Коля Барчук и механик сержант Вася Овсеенко. Немного в стороне — инженер эскадрильи капитан технической службы Редько. Он протягивает правую руку и показывает большой палец.

Я улыбнулся. Ведь этот жест так понятен. В нем и пожелание успеха, и вера в благополучный исход, и, конечно, что машина в порядке. Но улыбнулся не поэтому — вспомнил очередную шутку инженера.

— Слава богу, что тогда мне большой палец не оторвало, — говорил Редько, — а то бы из авиации выгнали.

Присутствовавший при этом Гаврилов оценил шутку по достоинству и хотел тоже кое-что сказать, да не успел — Редько опередил:

— А ты, Толя, не ухмыляйся. Ты готов был и руку оторвать, когда тащил меня в госпиталь.

Вспомнил этот эпизод, и сразу же пришло спокойствие. Кивнул Барчуку и Овсеенко. А они в чистых гимнастерках, наглянцованных сапогах, на груди ордена и медали. Вид прямо-таки парадный. «Спасибо, ребята, за такое уважение», — подумал я.

Кстати, наш экипаж всегда вылетал на особые боевые задания тоже при орденах и в парадной форме одежды. Нам не раз говорили: