Самолет уходит в ночь

За два с половиной года моей службы в строевых полках таких тревог было много, чего греха таить, они уже приелись: все одно и то же. Мы их называли тревогами без отрыва от земли. И на этот раз была полная уверенность, что опять никуда мы не полетим.

Командир эскадрильи словно в воду глядел, точно разгадал замысел «гостей»: с рассветом завыла сирена, и мы дружно побежали на аэродром. Рядом кто-то поругивается:

— Уже и в воскресенье нельзя обойтись без этих учебных тревог. Не дает командир и выспаться как следует...

— Грешно спать в такое утро, — бросаю беззлобно.

А утро и на самом деле необыкновенное. Небо как из голубого хрусталя отлитое — чистое, глубокое. Каждое деревце, кустик — будто зеленые органы с птичьими хорами. А по городку от аэродрома, из степи, спокойно плывут волны прозрачного воздуха.

Но тревога есть тревога. Пусть даже учебная. Не время военному человеку любоваться красотами природы. Спешим к самолетам, в считанные минуты надо привести их в боевую готовность. Вот и моя машина. Здесь уже орудует технический состав. Когда тревога, мы, летчики, выполнив все, что от нас требуется, подготовившись лично, не ждем, когда нам все остальное поднесут, как говорится, на блюдечке. Ведь мы — летчики, а не белоручки. Такие же рядовые авиации, как и техники, механики. Вместе с оружейниками трудимся засучив рукава, стараемся как можно скорее подвесить бомбы, зарядить пулеметы. Готовим парашюты. Все делаем быстро. Это для нас привычно. Сколько уже было таких тревог!

Через некоторое время все экипажи выстроились у машин, готовых к вылету. Ожидаем команду. Сейчас командир пройдет по эскадрильям, посмотрит экипажи. А может, приехал проверяющий? Но все равно рано или поздно дадут отбой. Начнется разбор: тех, кто лучше справился с задачей, — похвалят, отстающих — покритикуют.

— Равняйсь! — раздалась команда. — Смирно! На краю аэродрома показалась эмка командира полка Героя Советского Союза Ивана Филипповича Балашова. Приостановилась у первой эскадрильи. Нам видно, как командир торопливо дает какие-то указания. И тут же машина мчится дальше.

— Рассредоточить самолеты! — приказывает подполковник Балашов, как только эмка поравнялась с нами.

Мы бросились выполнять приказ. Но уже закрадывалось тревожное чувство. И оно будто толкало в спину. Так быстро мы никогда еще не растаскивали машины. И стало еще тревожнее. Напряженно ждем: что же дальше? Раздается команда на построение. Весь полк — летчики, техники, оружейники, связисты — замер в строю.

— Товарищи, — негромко, но твердо, сурово звучит голос Балашова. — Получено распоряжение всем экипажам находиться в боевой готовности, никуда не отлучаться от своих машин, ждать дальнейших указаний...

Гранитно, хмуро, будто утес, стоял на краю летного поля в эту минуту полк.

Война! Это слово тяжким грузом свалилось на нас. Война. Сообщение командира было неожиданным. А ведь и вчера, и позавчера после полетов мы валились в трапу, густую, сочную, или в свежие копны, пахнувшие молодым сеном, и толковали о жизни. И уж коль мы люди военные, а значит, готовимся к боям, то нередко говорили о том, как будем драться в случае нападения врага. В наших молодых горячих головах возникали Самые невероятные представления о воздушных схватках, о массированных налетах ведомых нами армад бомбардировщиков на военные объекты противника.

— Пусть только тронут! — заявляли мы и увлеченно повторяли слова из популярной в те годы песни:

...И на вражьей земле мы врага разобьем

Малой кровью, могучим ударом.

Вот такой был у нас настрой. Позже его нарекут и так и сяк. По-иному посмотрят на прошлое, оценят все как бы со стороны. Дистанция времени. Она позволяет давать четкие характеристики и определения А что было тогда? Недооценка противника? Да, видимо, было и это. Трудное, горькое заблуждение, И повинны в нем не только и не столько мы — двадцатилетние солдаты. Но ведь за этим так называемым шапкозакидательством стояло и иное. Могучее состояние души.

Боевой дух. Уверенность в победе. А это — хорошо! В высоких штабах, наверное, на эти вещи смотрели значительно конкретнее. А мы, совсем юные, вчерашние выпускники училищ, думали именно так. Мы верили. Верили преданно, до конца, без фальши и тени сомнения.

И вдруг — война. Не в песнях, не в разговорах. Не в газетных сообщениях из-за рубежа. А рядом. Совсем рядом. Где-то там, сразу за горизонтом. И ныне каждое облачко, вон то, что неожиданно выползает на юго-западе, может таить в себе смертельную опасность. И многие невольно бросали взгляд в небо: не появились ли там фашистские самолеты?

— Теперь надо учиться жить по-новому, — разъяснял командир полка. — Нам предстоят тяжелые испытания!

Летчики ловили каждое слово Балашова. И все-таки каждый из нас, в этом я уверен, и подумать не мог, что война затянется на долгие и долгие четыре года, что впереди столько потерь, неслыханные ужасы, миллионы смертей, разрушенные города, сожженные села, что на пути к победе столько еще поражений.

Все это будет потом.