Самолет уходит в ночь

Мы понимаем, что лететь вот так, парой, в безоблачном небе, — значит, стать легкой добычей, тренировочной мишенью для вражеских истребителей. Да и наш бомбовый удар не обеспечит полного выполнения боевой задачи. А взлететь в полку больше никто не мог. Вон и Полежаеву не удалось. И все остальные машины тоже на восстановлении. Но другого выхода нет. И этими силами урон можно нанести врагу ощутимый. Можно и нужно!

Никто из членов нашего экипажа ни словом, ни жестом не высказал ни малейшего сомнения. Мы понимали — идет война. Враг наступает, и нужно любой ценой остановить его. Даже ценой собственной жизни. Мы шли на риск, но думали не о смерти, а о выполнении боевой задачи. Нужно сбросить бомбы на голову врагу. И это будет искрой того большого огня, в котором куется наша победа.

Слишком большой риск, слишком серьезное задание. В полете все молчали. Моя попытка подбодрить экипаж шуткой успеха не имела.

А тут еще и другие осложнения. Полет парой длился недолго. Подлетая к линии фронта, стрелок-радист нашего экипажа Панфилов доложил:

— На одном моторе у ведомого самолета появился белый шлейф.

Нетрудно было догадаться, что это валит пар из радиатора. Когда я рукой показал ведомому на неисправность в его самолете, он лишь утвердительно кивнул головой. Мол, все вижу. И полет продолжал. Вскоре самолет Нечаева начал отставать. Ясно, неисправный мотор теряет мощность. Какое уж тут выполнение боевой задачи. И я был вынужден отдать ведомому приказ возвращаться домой.

Теперь положение ухудшилось. Мы летели одни. Наш бомбардировщик один-одинешенек висел в огромном безоблачном небе. Говорю висел потому, что показания приборов не давали обычного ощущения воздушной скорости. А хотелось лететь как можно быстрее. Казалось, даже стрелки бортовых часов не двигаются. Даже секундная, и та была какой-то беспощадно ленивой, не было в ней привычной для нашего глаза бодрости.

Экипаж упорно продолжал молчать.

— У вас что, языки присохли? Почему молчите? — снова не вытерпел я.

После длительной паузы штурман скупо выдавил из. себя:

— Давайте высоту полета уменьшим до предельно безопасной от взрыва наших бомб.

Куликов был прав. Это уменьшит вероятность обнаружения нашего самолета истребителями врага. Делаю, как предложил штурман. Теперь мы летим на высоте 500 метров. И опять в самолете гнетущая тишина.

«Конечно, — раздумывал я, — полет на малой высоте делает нас менее заметными. Но... Для большей гарантии нужно было бы снизиться до бреющего полета. Надо бы, как говорится, «облизывать» рельеф. В каждый Овражек нырнуть, как шутили мы, заглянуть в каждую ямку, под кустиком проползти...А в бомболюках — боевая загрузка...»

— Слева населенный пункт, — говорю я, чтобы разрядить обстановку. — Сергей, уточни.

— Почеп, — тут же односложно отвечает штурман.

— Нужно держаться ближе к железной дороге, есть возможность отбомбиться с первого захода, — сказал Куликову, а про себя подумал: «Как это нас до сих пор не подловили фашистские истребители?!»

Ведь тогда они имели полное господство в воздухе. А тут еще пройти незаметно к цели днем, в безоблачную погоду... Уму непостижимо!..

Воздушный стрелок Васильев будто прочитал мысли мои:

— Что-то истребителей не видно. Панфилов его тут же оборвал:

— Не каркай... Хорошо бы хоть здесь проскочить. А там еще дадут нам жару.

«Нужно успеть отбомбиться, а после пойдем на бреющем, — думаю про себя, — это уже проверено...»

Продолжая полет, я перебирал варианты избежания встречи с истребителями противника, ухода от них, от огня зениток.

— «Мессеры»!

Сообщение воздушного стрелка о появившихся истребителях никого из экипажа не удивило. Мы давно к этому были готовы.

Действительно, пара «мессершмпттов» шла параллельным курсом. Фашистские Ме-109 имели несравнимое превосходство. У них кроме крупнокалиберных пулеметов на вооружении еще и авиационные пушки. Они могут открывать огонь уже тогда, когда оружие нашего бомбардировщика еще не эффективно. А в скорости, маневренности и сравнения нет. Вот какой противник шел рядом с нами.

— Что же они не атакуют? — слышу голос стрелка.

— Замышляют что-то, — ответил радист.

А я уже все понял. Фашистские летчики знают силу своего оружия, свои преимущества. Поэтому и решили поиграть со своей жертвой...

«Ну, еще посмотрим...» — Я мысленно ругнулся. А вслед за этим пришло спокойствие. «Помирать, так с музыкой, — подумал, — дали бы только возможность отбомбиться, а освободившись от бомб, выжму из машины все... Мы еще потягаемся. Дали бы только отбомбиться! До цели-то несколько минут лету».

И тут истребители перестроились и подошли к нам с двух сторон. Все ближе и ближе, постепенно сокращая интервал.

— Я уже вижу их морды, — громким шепотом сообщает Панфилов. — Они на дистанции эффективного огня.

Можно стрелять. Но странное поведение противника удерживает меня, и я приказываю огонь не открывать, быть наготове.