Самолеты на земле — самолеты в небе

Такой я вижу ее и сейчас, склонившей голову набок и улыбающейся исподлобья, победоносно и застенчиво. Ее полуоткрытый рот, потемневшие от курения зубы, сосредоточенную складку у переносицы (хочет что-то спросить или понять, или надеется услышать неслышимое?). Ее лицо в ореоле запотевших стекол аквариума, за которым зелеными водорослями прорастают отроги Карпат. Жаркий дух помещения и оглушительная тишина, как будто действие продолжается, а звук выключен, будто время остановилось. Ее голос, звучащий в полной тишине с легким придыханием, как если бы она говорила в микрофон.

Инга Гончарова рассказывала свою родословную Андрею Березкину. Он узнал, например, что ее отец — выпускник ИФЛИ — поэт, погибший в войну, имя и стихи которого были хорошо знакомы Березкину. Что в жилах более далеких ее предков текли те же взбалмошные крови писателей, художников, поэтов, дерзавших объять необъятное, назвать вещи своими именами, — тех, чья непомерная гордыня бросала вызов церкви, конкурируя с ней за право посредничества между людьми и вселенной.

Березкин слушал рассказ Инги с удивлением. Ее манера говорить сбивчиво и разрозненно в искренней попытке наиболее точно выразить трудную мысль каким-то образом была связана с далеким, призрачным, чуть ли не фантастическим миром, в котором будущий доцент кафедры органической химии дискутировал с воображаемым собеседником и старательно усваивал уроки лукинского писателя. Несмотря на отсутствие четких формулировок, Березкин каждый раз вполне верно понимал, что именно имела она в виду, а порой сам заражался этой свободой, впадая в благостное косноязычие. Точно ему представился случай с удивлением и с невольным удовольствием отметить, что даже после десятилетнего перерыва он не разучился гонять по шоссе на велосипеде.

Они говорили легко и просто, не боялись слов, не хотели казаться друг другу сложнее или проще, глупее или умнее того, чем были на самом деле. Им не нужно было притворяться.

До сих пор Березкину казалось, что от решения некоторых проблем и вопросов он уже несколько лет как избавлен, освобожден, так сказать, по возрасту. Но его собеседница начисто отвергла это предположение, и, чтобы не ударить в грязь лицом, он отчаянно бросался в атаку на стареньком своем Росинанте.

Стекла в ресторане начали отпотевать и потекли. Впрочем, довольно скоро мы ушли оттуда, и теперь я уже не помню, где именно происходил наш разговор с Ингой — в ресторане или на улице. Мы и впрямь должны были стать хорошими друзьями, чтобы по субботам собираться где-нибудь вчетвером — две супружеские пары, которым есть о чем поболтать. Но дьявол был начеку, змей успел обвить ствол яблони задолго до того, как мы открыли рты, чтобы сказать первые слова, а съеденное вдвоем яблоко было отравлено и того раньше.

Мы вышли из ресторана и теперь шли по сырому шоссе. Низины и склоны Карпат были густо утыканы крошечными мохнатыми деревцами, и справа, в котловине, лежала маленькая деревушка — наше будущее пристанище — как случайный мазок по загрунтованному холсту.

Инга ликовала:

— До чего славно здесь, до чего хорошо! Я так люблю дождь.

Ни одного однообразного участка местности не виднелось вокруг. Я подумал, что где-то в этих краях должно было сложиться представление европейцев о рае, и понял: счастье может носить имя местности. Воздух напитан дурманом, загадкой; насыщенность юга сочетается со среднерусским спокойствием лугов и перелесков. Временами такое чувство, что ты в Подмосковье, но где-то змеей прошуршит по камням горный ручей, соскользнет под ногами земля на склоне. И особенно деревья. Их гигантские размеры постоянно напоминают, что ты не дома.

Когда Инга Гончарова и Андрей Березкин возвращались к месту стоянки автобуса, она опустила лицо, и на ее тонкую шею упало несколько капель с дерева.

— Конечно, ты не ожидал, что мне двадцать восемь лет, что у меня муж и большой сын.

Потом она взяла его за руку, откинула волосы со лба и весело сказала:

— Вот и хорошо. По крайней мере, теперь мы знаем почти все друг о друге.

— Побежали, — сказал он. — Это гудят нам.

21

— Прочтите-ка вслух, Андрей, — сказал Николай Семенович.

Я прочитал: «Диалог с мадонной» и то, что было написано чернилами на титульном листе поверх названия книги:

«Сподвижнику по литературному труду Андрею Березкину. Н. Гривнин. II тысячелетие н. э., 31 августа».

— Не будем размениваться на годы, — сказал Николай Семенович. — В текущем тысячелетии я жду от вас повесть или роман.

— А что, если долг останется неоплаченным?

Ни искушающая улыбка Николая Семеновича, ни его манера говорить не действовали более на меня, как яд, к которому успел привыкнуть со временем.

— Я думаю, Андрей, — сказал Николай Семенович, не обращая внимания на мой тон, — думаю, что на этот раз вы напишете вещь на мотив приезда в Лукино. О вашем саде, об отце, о райских кущах, о возвращении в страну детства.

— Хватит вам мучить моего мальчика, — сказала мама. — Пошли в дом.