Самому себе не лгите. Том 4

До пенсии проработал шофером у директора совхоза. Когда разваливались совхозы, ему удалось выйти на пенсию вовремя. Так что у него не было проблем с оформлением документов. Даже удалось заполучить старенький совхозный газик. Этим был очень доволен. Под умелыми руками старенькая машина и сейчас бегает по ухабистым сельским дорогам.

Григорий приехал на своем газике, как всегда, один. Стояла ранняя осень. Посмотрел на дверь. Дверь была подперта лопатой. По каким-то приметам понял, что кто-то заходил в избушку. Занес рюкзак, осмотрелся. Были, видимо, недавно. Сохранилось тепло. Пол был подметен, стол убран. На печке лежала новая коробка спичек. На полке был добавлен кое-какой провиант: «Доширак», пачка вермишели, полбуханки хлеба, завернутой в целлофан. Под нарами около двери были дрова и береста.

«Наши, деревенские, Николай с сыном, – догадался бывалый таежник. – Так и есть, они», – удовлетворенно подумал, прочитав последнюю запись в толстой тетрадке, которая висела на стене вместе с привязанным к ней простым карандашом. Там он и другие записывали все, что происходило каждый день, когда они бывали здесь. Это была дань здешней традиции. Во всех избушках с советских совхозных времен табунщики и охотники записывали. И каждый знал, кто ночевал, что произошло, читал новости с деревни. На маленькой полке лежали еще две потрепанные общие тетради.

Эту избушку он построил давно. Ему помогал отец Николая старик Мэхэс.

– Старик, – усмехнулся Григорий.

Тогда Мэхэсу, Михаилу, было всего где-то пятьдесят. Сравнив со своим нынешним возрастом, Григорий подумал, что сейчас все считают его глубоким стариком. Возраст все-таки брал свое: он устал, сидя за рулем два часа.

Затопил печку. Чайник был полон воды. На нарах стояли ведра и бидон, наполненные водой. Мысленно поблагодарив Николая с сыном, он развязал рюкзак, вытащил оттуда всю провизию, разложил по полочкам, кое-что и на стол. Сходил за ружьем и патронами. Семь уток, которых он подстрелил по дороге, положил в подпол. Включил радиоприемник – там только шипело, и он заменил батарейки. Полежал на кровати, стоящей в углу. Задремал было под мелодию знакомой песни, как где-то вдалеке услышал выстрелы.

Он поднялся и кинул щепотку чая в чайник. За стеной дома заворчала собака. Григорий намазал хлеб маслом и вышел из избушки. Рыжий, как лиса, пес со стоячими ушами подошел к хозяину, взял хлеб и улегся возле машины. Григорий смотрел, как ест Бадай. Пес сначала слизал масло, затем начал есть хлеб, все время оглядываясь краем глаза на хозяина, как будто он мог украсть его долю. Постояв немного, Григорий подошел к яме, где лежали старые консервные банки и бутылки. Он заметил две новые бутылки. Подошел, понюхал. Видимо, кто-то еще был месяц назад, запах пока не улетучился. Посмотрев на немного поблекшую этикетку, он задумался.

Здесь явно были чужие. Он вспомнил, как дней двадцать назад видел Сумасшедшего Стаса с какими-то молодыми мужчинами, приехавшими откуда-то издалека. Стас был его ровесником, но как-то рано состарился, и все звали его стариком уже с пятидесяти лет. Расшатавшаяся в молодости психика каким-то образом повлияла на него, и хотя он и сейчас обладал кое-какими странностями, все-таки был в некотором роде обычным во всех смыслах человеком. Он был женат, имел детей, работал то бухгалтером, то экономистом, то охранником, то уборщиком. Отец его был директором школы, имел крепкие связи с властями предержащими и постоянно вытаскивал своего единственного отпрыска из всяких передряг.

После сытного обеда Григорий вздремнул, а после полдника пошел по протоптанной тропинке к горе Мангырыр. Горой ее по кавказским меркам называть нельзя, но она была самым высоким в этой местности пригорком. С нее можно увидеть текущую внизу речку Муруку и тайгу, лежащую в долине этой речки. Вдалеке были видны такие же синеющие горы.

Все старожилы помнили легенду о горе Мангырыр. Старик Мэхэс один раз спел тойук: