Самоосвобождающаяся Игра

Потому, что «…алхимические фигуры воплощают одновременно и миф, и человека. Пробуждая воображение зрителя, они устанавливают равновесие – случайное единство – между миром и делателем. И можно подумать, что любой настоящий творец неминуемо проходит через горнила алхимии»[143]. Титус Буркхардт формулирует духовную цель Алхимии, как «…достижение “сокровенного серебра” или “сокровенного золота” – в их непреложной чистоте и яркости».[144] Джек Линдсей считает, что Алхимия предвосхищает все научные и антропологические «…понятия развития и эволюции». Камилла Палья, называет самыми виртуозными Алхимиками всех времен и народов – Шекспира и Спенсера, т. к. первый – «…преобразователь форм и мастер преображений»[145], а второй – «виртуозный жонглер множественностью личин».[146] Итак, символы Алхимии – мифологичны! А «миф делает психику понятной»[147]. Ткань мифа, ткется из двух нитей: неба и земли; божественного и человеческого начал. Это так, «…ибо в мифах люди встречаются с богами»[148]. Чуть точнее: миф – это «…перенос или переход эго из временной, человеческой жизни в вечную, архетипическую»[149]. И еще точнее: миф являет собой «…максимальное приближение к абсолютной истине, которую нельзя выразить словами»[150]. И еще: «Мифологическое мышление как бы очищает отдельные реальные события от историчности, лишает их конкретности, поднимает на высоту, для которой время не существует. Сила и убедительность мифа заключаются в неутилитарности и свободе, с которыми человеческое мышление постигает глубочайшие отношения Вселенной и человека…»[151] Дополним это словами Барта: «Функция мифа – удалять реальность, вещи в нем буквально обескровливаются, постоянно истекая бесследно улетучивающейся реальностью, он ощущается как ее отсутствие».[152] Одним словом, – инсценируя мифологические сюжеты в своем воображении, «…люди прошлого организовывали т. н. священную “игру понарошку”. Они погружались во вневременной Божественный мир, на фоне которого разворачивались события их повседневной жизни»[153].

Вывод: «Мифо-поэтическое мышление остается единственной альтернативой там, где научное познание невозможно, – при подступах к тайне целого (к целостности бытия, к целостности личности)».[154] У Мирчи Элиаде можно найти много этнографических примеров, иллюстрирующих этот процесс. Вот один из них: «…в Новой Гвинее множество мифов посвящено длительным мореплаваниям… и для современных мореплавателей они служат своеобразными моделями. Капитан, выходящий в море, воплощает мифического героя Аори. Он надевает костюм, подобный тому, что по мифу носил Аори, у него такое же зачерченное лицо… Он исполняет танец на лодке и раскидывает руки так, как расправлял Аори свои крылья… И когда он стреляет из лука, он не вымаливает милости и помощи этого мифического героя: он отождествляет себя с ним»[155]. Одним словом: «надень маску – тогда боги примут тебя за своего и снизойдут до беседы»[156]. Этот фокус очень хорошо выразил Томас Элиот: «Придет время, когда вам придется надеть маску, чтобы встретить лица, которые вам суждено встретить»! Или словами Николая Козлова «Если я хочу измениться как личность, то без театра не обойтись. Но даже если это понимаешь – нужен театр, нужны роли».[157]

Таким образом, «игра в миф – серьезнейшая из форм творчества! Всякое художественное деяние осуществляется по законам и в форме игры, но не всякое произведение искусства выходит на уровень мифа. Этого уровня достигают произведения, в которых осуществляется прорыв к метафизическим законам бытия, где проигрывается столкновение абстрактных начал, обозначенных впервые мифологическими персонажами и сюжетами».[158] Или, говоря словами Саллюстия, жившего в IV веке: «Мифы – это события, которые никогда не случались, но постоянно происходят».[159]

У меня на эту тему тоже есть история. Мне было около семи лет, и я ужасно боялся холодной воды. И так сложилось, что в компании друзей (на дворе был конец апреля) я оказался на озере, в ситуации восторженного мальчишеского желания купаться… и все уже давно плескались… только я один ходил около кромки воды, испытывая ужасное томление от необходимости адаптировать температуру своего тела к температуре апрельской воды. И вдруг на меня нашло. Неожиданно для себя я представил себя старым «морским волком», загорелое, мощное тело которого было все испещрено наколками и шрамами, полученными в боях. И вот, потрепав волосатую грудь большой, шершавой ладонью, с легким, циничным прищуром этот монстр уже входит в воду и плывет, даже не чувствуя ожога ледяной воды… В это мгновение я был Богом!