Самопознание Дзено

У меня всегда сильно билось сердце, когда я оказывался в этой комнатке. Но на этот раз не из-за страха обнаружить, что я любим женщиной, которую я не люблю. Всего лишь несколько минут назад и только после слов синьоры Мальфенти я наконец понял, что проявил огромное неуважение к памяти бедного Гуидо. Ведь Ада не простила меня, даже узнав о том, что в оправдание своего отсутствия я предоставляю ей целое состояние! Я сел и принялся рассматривать портреты родителей Гуидо. Лицо старого Cada выражало удовлетворение, которое я отнес за счет проведенной мною операции, но зато мать Гуидо, худая женщина в платье с пышными рукавами и шляпке, чудом примостившейся на верхушке высоченного шиньона, смотрела весьма сурово. Да ладно, чего там! Перед фотоаппаратом мы все принимаем не свойственный нам вид. И я отвел взгляд от портретов, сердясь на себя самого за то, что так серьезно изучал эти лица. В самом деле, ведь не могла же мать Гуидо знать, что я не приду на похороны ее сына!

И все же меня болезненно поразил тон, которым заговорила со мной Ада. Должно быть, она долго готовила то, что хотела мне сказать, а потому пропускала мимо ушей все мои объяснения, возражения и опровержения, которых она не могла предвидеть и к которым, следовательно, не подготовилась.

Словно испуганный конь — рванув, она уже мчалась, не останавливаясь, по выбранной ею дороге.

Она вышла ко мне в простом черном капоте, растрепанная. Волосы были не только спутаны: было видно, что их рвала рука, которая не знает, что бы еще сделать, чтобы утишить сердечную боль. Она подошла к столику, за которым я сидел, и оперлась на него руками, чтобы лучше меня видеть. Ее личико снова похудело — с него исчезло то странное здоровье, которое округляло его не там, где следует. Она была, не так красива, как в ту пору, когда ее покорил Гуидо, но, глядя на нее, уже никто не подумал бы о болезни. Ее не было! Вместо нее было страдание, которое преображало ее всю. Я так хорошо понял глубину этого страдания, что не мог ничего сказать. Я глядел на нее и думал: «Разве есть на свете слова, способные сделать столько же, сколько может сделать простое братское объятие, которое заставило бы ее выплакаться?» Потом, почувствовав, что на меня нападают, я возразил, но так слабо, что она не стала меня слушать.

Она говорила и говорила, и я просто не в силах повторить здесь все ее слова. Если не ошибаюсь, начала она с того, что серьезно, но без особого жара поблагодарила меня за то, что я столько сделал для нее и детей. За этим сразу же последовал упрек:

— И вот, благодаря тебе стало ясно, что он умер из-за пустяка, из-за которого вовсе не стоило умирать.

Потом она понизила голос, словно желая сказать мне что-то по секрету, и в нем появилось больше теплоты — теплоты, которая шла от ее любви к Гуидо, а также (или это мне показалось?) — ко мне.

— И я прощаю тебя за то, что ты не пришел на его похороны. Ты не мог этого сделать, и я тебя прощаю. Он тоже простил бы тебя, если бы был жив. В самом деле, что бы ты делал на его похоронах? Ты, который его не любил? Ты так добр, что мог бы плакать надо мной, над моими слезами, но не над ним, которого ты... ненавидел! Бедный Дзено! Бедный мой брат!

Это было чудовищно, что мне могли сказать подобную вещь и так исказить истину. Я запротестовал, но она меня не слушала. Тогда я, видимо, закричал, — во всяком случае, я почувствовал, как у меня напряглось горло:

— Ты ошибаешься, это ложь, клевета! Как ты могла такое подумать!

Но она продолжала все так же шепотом:

— Но и я тоже не умела его любить. Я не изменила ему даже помыслом, но моя любовь к нему была такой, что уберечь его я не могла. Я смотрела на твои отношения с женой и завидовала вам. Мне казалось, что это лучше, чем то, что дает мне он. Я благодарна тебе за то, что ты не присутствовал на похоронах, потому что иначе я бы даже сегодня так ничего и не поняла. Теперь же я вижу и понимаю все. В том числе и то, что сама его не любила: иначе как бы я могла ненавидеть даже его скрипку, самое полное выражение его большой души!