Саморазвитие по Толстому. Жизненные уроки из 11 произведений русских классиков

Несмотря на мрачные темы в поэзии Ахматовой и страшную личную трагедию, которую ей пришлось пережить, ей каким-то образом удавалось находить в себе слабый, но никогда не угасающий оптимизм. Это была спокойная внутренняя вера в себя, которая сохраняла ее как личность и как бы напутствовала: «Внешние обстоятельства таковы, каковы они есть. А в глубине моей души есть часть меня, которую невозможно уничтожить». Это отражалось в элегантности и величественности, в том, как она выглядела, и в том, как она писала. Оптимизм требует определенного самоконтроля. Начало оптимизма – это умение контролировать собственные мысли. Как я недавно сказала одной своей подруге, которая переживает из-за отсутствия личных отношений: постарайся покопаться в себе и взглянуть на ситуацию оптимистично. Наверняка ей хотелось меня ударить за такой совет. Но, к сожалению, это правда: когда мы чувствуем себя несчастными и не способными что-либо контролировать, нужно найти преимущества в своем положении, каких бы усилий это ни требовало. Так мы возвращаем себе контроль над происходящим с нами.

Ахматова выжила благодаря своей притягательности, смелости и неприступности. Она также привлекала других своим остроумием. Шутливый тон был особенно присущ ее отношениям с Мандельштамом, продолжавшимся много лет. Как пишет вдова Мандельштама, Надежда, в своих замечательных мемуарах, Ахматова часто у них бывала. В ее честь они накрывали недействующую плиту клеенкой в качестве скатерти. Во время одного из таких визитов Мандельштам отправился к соседям раздобыть какой-нибудь еды для Ахматовой – и вернулся с одним яйцом. Позже, после обыска с целью найти рукописи в квартире, одинокое яйцо так и осталось на импровизированном столе. (Слава богу, что рядом не было Толстого.) «Поешьте», – сухо сказала Ахматова Мандельштаму. В другой раз он встречал ее на станции. Поезд сильно опоздал, и Мандельштам заметил: «Вы ездите со скоростью Анны Карениной»[37]. Ахматова добиралась так долго, как будто села в поезд еще в девятнадцатом столетии.

Ахматовой было «позволено» жить, в то время как людей ее круга отправляли в лагеря и расстреливали с начала 1930-х. Мандельштам написал крайне рискованное стихотворение о Сталине. Позже его называли «смертным приговором из шестнадцати строк». Ахматова, конечно, слышала это стихотворение. Мандельштам как будто испытывал судьбу – однажды он сказал: «Чего ты жалуешься, поэзию уважают только у нас – за нее убивают. Ведь больше нигде за поэзию не убивают»[38]. Впрочем, писателя могли убить вне зависимости от того, написал ли он что-то непосредственно о Сталине. Машина работала произвольно и непредсказуемо. Но, когда Мандельштам прочел те самые строки Пастернаку, автор «Доктора Живаго» сказал: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства… Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал и прошу вас не читать их никому другому». Считается, что именно это стихотворение сыграло ключевую роль в арестах Мандельштама, гражданского мужа Ахматовой Пунина и ее сына Льва Гумилева и косвенным образом стало причиной того опыта, о котором Ахматова писала в «Реквиеме». Мандельштама для начала решили «изолировать, но сохранить». В итоге он умер в пересыльном лагере.

Ахматова обладала сильным темпераментом и не терпела неразумных[39]. Надежда Мандельштам пишет о времени, когда аресты происходили постоянно: «Вот почему вопрос: „За что его взяли?“ – стал для нас запретным. „За что? – яростно кричала Анна Андреевна, когда кто-нибудь из ее ближайшего окружения задавал этот вопрос. – Как за что? Пора понять, что людей берут ни за что!“»

Даже если отвлечься от психологического воздействия кар, обрушивавшихся на людей ее круга (которых по сути сажали вместо нее), трудно представить, как Ахматовой удавалось оставаться в здравом уме на протяжении всех этих лет постоянной слежки. Когда в 1990-х ее дело было рассекречено, в нем обнаружилось более девятисот страниц с расшифрованными и записанными телефонными разговорами, отречениями и признаниями ее знакомых. Какое-то время Ахматова жила с Надеждой в Ташкенте, и когда они приходили домой, то часто обнаруживали вещи не на своих местах, как будто у них прошел обыск. Однажды Надежда нашла на столе губную помаду рядом с зеркалом, принесенным из другой комнаты. Как она пишет с большим удовольствием, что сразу поняла: помада не принадлежала ни ей, ни Ахматовой – по «до отвращения яркому оттенку». Надежда Мандельштам пишет об этом тяжелом периоде экспрессивно и даже с юмором – замечая, например, что Ахматова пережила «вегетарианскую» эпоху, прежде чем наступили действительно страшные времена.