Саморазвитие по Толстому. Жизненные уроки из 11 произведений русских классиков

В свой петербургский год я часто вспоминала Раскольникова – я жила недалеко от мест, которые упоминает в романе Достоевский. Мой путь к английской школе, где я преподавала, проходил через Сенную площадь – один из ключевых адресов в романе. Именно здесь находилась съемная комната Раскольникова, в которой его преследуют мысли об убийстве и из которой он выходит, чтобы его наконец совершить. По совпадению неподалеку я тогда завела себе постоянного поставщика вкуснейших пирожков с капустой – старушку, которая торговала у метро; пирожки она доставала из металлического ведра, согреваемого горячими углями. Я часто покупала по нескольку штук и задумчиво жевала их, бредя вдоль тех же каналов, вдоль которых когда-то ходил Раскольников. В то время я сама имела дело с внутренним конфликтом: как мне стать более русской, оставаясь в то же время англичанкой? Чем дольше я жила в России и чем глубже я в нее погружалась, тем больше я ощущала раздвоение личности. Нет, на тех улицах у меня не возникало мыслей о совершении убийства. (Хотя периодически я была близка к этому, когда рядом со мной притормаживали машины с разными неприятными мужчинами – в то время это было очень распространено, как будто став модным хобби.) Меня преследовали навязчивые идеи о «русскости», достигавшие почти раскольниковского уровня безумия. Я все больше укреплялась в идее о том, что у меня «русская душа». В оправдание могу сказать, что я была опьянена экзотикой своей новой временной родины и, будучи молодой и наивной, неспособна к самоанализу. В конце концов я смогла преодолеть свою одержимость, выражавшуюся, в частности, в том, что на протяжении нескольких месяцев я говорила исключительно по-русски (я считала, что таким образом смогу добиться «чистоты» своего русского языка – какая же я была балда), – я решила, что было бы неплохо получить опыт работы в англоязычной газете St. Petersburg Press. Я подумала, что так смогу соединить обе свои половины: я буду брать интервью по-русски и публиковать их по-английски. То есть смогу быть одновременно старой и новой собой. Я проработала в газете несколько весенних месяцев перед летом, когда случился злополучный заплыв голышом.

Газета была любопытным местом, притягивавшим к себе задержавшихся в городе экспатов и молодых людей, считавших, что они хотят быть журналистами, – вроде меня. Я писала статьи о рок-группах (включая группу Дара Господня, сына Дара Господня). Делала обзоры ресторанов, в которых часто бывала ужасная стряпня. В «обзорах» об этом не говорилось прямо – нам хотелось показать Санкт-Петербург отличным местом для жизни (частично потому, что мы пытались убедить в этом самих себя). Самой большой сенсацией в мое время стала эксклюзивная фотография молодого американского фотографа, которому удалось снять политика-ультранационалиста Владимира Жириновского, на котором не было ничего, кроме майки (грязно-белой и помятой, как сам политик) и роликов. Фотография вызвала в редакции большой скандал; не помню, опубликовали мы ее или нет. Но у меня есть ужасное подозрение, что опубликовали.

Так получилось, что мое первое редакционное задание стало иллюстрацией главной идеи Достоевского, кошмарного самообмана, и этюдом на тему внутреннего конфликта. Мне поручили взять интервью у одного из главных клоунов в цирке. Это был печальный, симпатичный человек с настоящими клоунскими кудряшками и скорбным, выразительным лицом. Цирк играл в городе важную роль: он был туристической достопримечательностью круглый год, но иногда устраивал специальные шоу новых артистов. Одним из них был мой герой. У него было важное сообщение, которое он хотел передать миру через меня, интервьюера, которого он так долго ждал. Дело в том, что он не был клоуном. Он был чем-то гораздо бóльшим.

У него было уникальное шоу, первое в своем роде: шоу дрессированных ежей. Он объездил со своими ежами весь мир («Лас-Вегас, Токио…») и очень хотел объяснить мне, что он «больше не клоун». Это объяснялось его огромным международным успехом в качестве знаменитого дрессировщика – что, вероятно, считается шагом вперед по сравнению с карьерой обычного клоуна. На протяжении всего интервью он как будто бы выступал с публичным заявлением о прекращении своей прежней карьеры. Я отнеслась к этому очень серьезно. До сих пор вижу перед собой, как он настойчиво машет головой, поправляя меня.

– Итак, когда вы начали выступать в качестве клоуна…

– Я не клоун.

– Ой, да, ради бога извините… Итак, когда вы стали клоуном…

– Я не клоун.