Саморазвитие по Толстому. Жизненные уроки из 11 произведений русских классиков

Жизнь иммигранта Гершона в Англии точно не была легкой – поначалу он был старьевщиком. Уважение к торговле стало фамильной чертой: дед очень гордился своей бакалейной лавкой. У меня есть фотография конца девятнадцатого века, на которой какие-то мои родственники торгуют на рынке нугой. Я часто задумываюсь о том, говорили ли Ашкель и Леви на идише, языке их отца и деда. Мой дед ничего такого не знал, хотя бабушка говорила, что ее свекор, Леви, иногда что-то бормотал себе под нос на каком-то непонятном языке и носил ермолку. Не знаю, запомнила ли она это как что-то необычное или вспомнила только тогда, когда очевидная правда была наконец произнесена вслух. Но точно могу сказать, что никто никогда не обсуждал ничего такого до получения письма от канадского родственника. В свете моего полного энтузиазма, но совершенно беспорядочного поиска собственной идентичности сама фамилия Гроскоп оказалась замечательным примером номинативного детерминизма. Знающий идиш приятель как-то рассказал мне, что Гроскоп («большая голова») может означать самые разные вещи: наглец, самовлюбленный, мозговитый, интеллектуал. А может означать и просто «глупец». То есть мое имя целиком можно перевести как «Бойкий Болван». Как это символично.

Через много лет после истории с канадским родственником я сумела восстановить еще один фрагмент своего пазла. Я знала, что русский язык притягивал меня из-за литературы и из-за моей странной фамилии. Но я никогда не могла понять, почему именно русский. Почему? Откуда это взялось? В частности, непонятно, что сподвигло меня прочесть «Анну Каренину». Никакой реальной причины не было. Почему я не решила, что у меня голландская фамилия, не заинтересовалась, скажем, Рембрандтом и не решила стать художницей? (Это было бы примерно настолько же осмысленно, как то, что я сделала на самом деле.) Гораздо позже, в разговоре с отцом, я выяснила, что у моих деда и бабушки, когда они жили в своей лавке – я тогда была маленьким ребенком, – была соседка, русская женщина. Эта женщина – я совсем не помню, как она выглядела, – наверняка одной из первых купила у меня деревянную куколку (я продавала их по пять пенсов, восседая поверх прилавка). У нее наверняка был акцент. Она наверняка показалась мне необычной. Она наверняка мне запомнилась. И я наверняка спросила у нее, откуда она. А она наверняка ответила, что приехала из России.

Я прожила в том месте недолго, сразу после рождения сестры. Мне было три года, и я впервые жила отдельно от родителей. Мои самые пронзительные детские воспоминания относятся именно к этому времени. Не думаю, что я встречала до этого какого-нибудь «иностранца», а русских, не считая этой женщины, я не встречала ни до, ни после того, пока не поехала поступать в университет, где впоследствии учила русский язык. Не могу сказать с уверенностью, но думаю, что-то во мне сдвинулось благодаря ей. Или воспоминание о ней как-то проявилось, когда я что-нибудь читала… Не знаю. Если воспоминание когда-то и было, оно исчезло. Но она – единственное связующее звено с Россией в моем прошлом, и оно явно оказало влияние на мое подсознание. Похоже, именно та женщина и стала той самой причиной.

Забавно, что позже я обнаружила во всех документах, относящихся к Гершону Гроскопу, одну интересную особенность в том, как он указывал свое географическое происхождение. Не думаю, что он был особенно образованным человеком и хорошо говорил по-английски. Все переписные листы содержат его ответы на вопрос о том, откуда он родом. Конечно, ответы записывал кто-то другой, так что не исключено, что ему задавали уточняющие вопросы или перефразировали его ответы исходя из собственного понимания. Но он ни разу не отвечает «Лодзь, Польша». Потому что он иначе воспринимает то место, откуда он родом: Польша стала вновь независимой только в 1918 году. Думаю, он считал себя евреем, а своим родным языком – идиш. Но вот что говорил Гершон – это, что поразительно, черным по белому написано в официальных документах – в ответ на вопрос, откуда он родом: «из России», «из Пруссии» и «из прусской России». Строго говоря, он не был никаким русским – как, строго говоря, и я. Но территория, откуда мы родом, была частью Российской империи. Так что, хоть я и была неправа, я по большому счету оказалась права. Пруссия – это очень близко. Все, что мне осталось сделать, – это отрастить густые ресницы, и я в конце концов могу стать практически Анной Карениной.