Самосожжение

Задники действа.

Ах вот оно в чем дело!..

Значит, все то, сказал себе Гей, что связано, в частности, с Бээном, тоже имело общий фон.

Задники жизни.

Это были, выходит, задники к тем или иным танцам жизни, в которой уже Гей был одним из солистов.

Вот какая кристаллическая решетка вырисовывалась.

Точнее, лишь предварительный контур некоторых ее сторон.

- Да, но позвольте наконец представиться, - он встал при ее появлении из ванной и сделал церемонный полупоклон: - Гей...

- Как?!

У нее вырвался этот изумленный вскрик, и он замер с полуоткрытым ртом, не успев произнести свое полное имя.

Он, кажется, понял ее состояние.

- Да, того человека, помнится, звали точно так же...

- Он сжег себя сегодня вечером, - у нее дрожал голос.

- Да, я видел.

- И вы говорите об этом так спокойно?!

Он пожал плечами:

- Что же делать... Увы, это не первый и, надо полагать, не последний случай. К сожалению, жертва напрасная.

- Почему? - спросила она и тут же спохватилась: вопрос был, конечно, глупый.

- О нем уже почти никто не думает... Как не думают о тех, которые гибнут каждый день в войнах объявленных и необъявленных.

Почему-то именно тут она вспомнила Гошку.

Может быть, потому, что он был солдатом.

Война и солдат.

Солдат и война.

Эти два слова стоят рядом.

- Что же делать? - спросила она в тревоге.

- Образумиться... - Он пожал плечами. - Я говорю о тех, кто провоцирует новую войну.

Она долго молчала.

Кажется, теперь она вспоминала Гея.

То есть своего мужа.

Именно от мужа она впервые услышала эти слова.

Он ведь и в книге хотел написать об этом!

Вид пустого бокала, из которого Алина в ванной пила воду, а теперь нелепо держала перед собой, вернул их к тому, с чего они было начали.

- Ну что?.. - Он взял бокал из ее рук и поставил на холодильник. - Теперь поедем смотреть ночную Братиславу?

Она молча прошла к окну.

Из этого номера вид был не на Дунай, как поначалу Алина подумала, а на храм святой Марии-Терезы.

Как раз в эту минуту раздался звон колокола.

Алина знала, что Гей любил такой тихий, как бы печальный звон колокола.

- И вы тоже пишете книгу? - спросила она вдруг.

- Да... - смешался он.

И невольно огляделся.

Нет, нигде не было ничего такого, что говорило бы о его работе над рукописью.

Он привык это скрывать от всех.

Особенно от служащих фирмы, в которой он работал.

- Мне нужны не писатели, а социологи, - заметил однажды генеральный директор фирмы господин Крафт.

И Гейдрих - это было его полное имя - старался помнить об этом.

И даже здесь, в Братиславе, он всякий раз убирал все материалы с глаз долой.

На столе был только журнал с изображением на обложке президента одной великой страны.

- Так почему же вы подошли именно ко мне? - резко спросила Алина.

В ее голосе было раздражение.

Ему казалось, что она опять смотрит на церковь, в которой сегодня венчался ее муж.

На другой, естественно, женщине.

Но она, протянув руку почти к самому верху рамы, сказала:

- Там - Рысы...

Гей вздрогнул.

- Что вы сказали?

- Я сразу поняла, зачем вы приехали сюда, в Татры.

Она посмотрела на Красную Папку, которую он держал под мышкой.

- Да, - он кивнул, - мне давно хотелось побывать на Рысы.

- А это у вас... вроде отчета?

- Да!

- Я понимаю вас... Несколько лет назад мы с мужем тоже были на Рысы... А такие канцелярские папки, - вдруг произнесла она, - обычно лежат большущей стопкой на столе моего отца...

- Эту папку, - сказал Гей настороженно, - я взял у Бээна...

Было такое впечатление, что это странное имя на мгновение парализовало ее.

Мало ли что напомнило оно ей своим звучанием!

- Мне бы хотелось подарить вам на память маленькую брошюрку...

Он порылся в Красной Папке и достал книжечку с тонкой дешевой обложкой, на которой было написано:

HoMo prEkataStrofilis

Алина взяла ее нетерпеливо из его рук.

- Человек докатастрофический... - прочитала она с удивлением.

- Позвольте, я сделаю автограф...

Гей взял красный фломастер и, волнуясь, написал наискосок:

ЛЮБОВЬ СПАСЕТ МИР

Гей заметил однажды, что, когда он пишет, в его комнате, которую Алина иногда называет кабинетом, или в номере отеля - но пока еще не в домике на Истре, потому что никакого домика не было, - время от времени раздается стук, похожий, как он помнит по двум случаям, на стук в операционной, когда хирург бросает инструмент в металлическую ванночку.

Что касается Гея, он бросал на стол импортные фломастеры, которыми правил текст рукописи.

Синяя, красная, а также другого цвета вязь письма была похожа, если уж говорить о физиологии, на сплетения вен и артерий, пронизанных капиллярами правки.

Гей был уверен, что кровообращение его новой рукописи в целом достаточно жизнестойкое, но был не уверен в том, что не возникнет по чьей-то вине тромб, от которого остановится сердце.

И после того как Гей написал на обложке своей брошюры: ЛЮБОВЬ СПАСЕТ МИР, он бросил на стол фломастер.

И раздался звук, похожий на стук в операционной.

И Гей почувствовал укол в сердце.

Хотя, думая о тромбе, он имел в виду сердце рукописи, а не свое собственное, - простим ему, как бывалому графоману, эту велеречивость!

Однако укол есть укол.

В чье бы сердце ни кололи.