Самоцветные горы

– Так его, – сипло спросил Эврих, – продали в Самоцветные горы?..

– Да, – был ответ. – Воистину, корыстолюбие не довело до добра этого бедолагу, зато, думается мне, милостью Богини с нынешних пор у нас в Чирахе поубавится краж… Караван торговца рабами отбыл позавчера.

– Лечитель наследницы… – проговорил Волкодав, когда они шли к дому вейгила. – Никак у тебя появились заслуги перед солнцеподобным?

– Ну… и так можно сказать, – ответил ар-рант. – Видишь ли, бедная девочка вправду была несколько нездорова, и государь оказал мне честь, включив в число лекарей, приглашённых ей в помощь. И Небесам оказалось угодно, чтобы с этим повезло именно мне.

Волкодав хмуро поинтересовался:

– А на кол в случае неудачи посадить не сулились?

Эврих даже засмеялся:

– Что ты!.. Шада Мария народ успел прозвать Справедливым, и очень заслуженно… Хотя, должен тебе сказать, иные врачи вели себя именно так, словно казни боялись! – Речь грозила пойти о вещах, огласке ни в коем случае не подлежавших, и от греха подальше аррант перешёл на родной язык Тилорна, который они с Волкодавом постигли несколько лет назад как раз для таких случаев. – Дело в том, что наследница Агитиаль… не могла сдерживать некоторые естественные отправления тела. Причём не только по ночам, но и днём. И так силён был сей прискорбный недуг, что будущую шаддаат даже не решались представить народу, а недоброжелатели Мария, коих, увы, у всякого толкового правителя непременно в достатке, принялись распускать самые постыдные слухи о неполноценности его дочери. Кое-кто даже дерзостно связывал болезнь девочки с тем достаточно… э-э-э… свободным образом жизни, который её венценосная мать вела до замужества…

– Понятно, – проворчал Волкодав.

– Представляешь, как мучился несчастный ребёнок? – продолжал Эврих. – Да, она ведь ещё и тяжело заикалась, бедняжка. Она сказала мне, что чувствовала себя счастливой, только когда сидела в уединённом покое над книгами. Всё остальное время её душу терзало ожидание неизбежных последствий недуга, а тело мучили невежественные лекари. Эти последние страстно желали заслужить милость шада и сразу начинали с сильнодействующих лекарств, которые не приносили настоящего облегчения, но зато вызывали всё новые недомогания!

– Ну а ты?

– Я для начала велел выкинуть все эти зелья, которыми её пичкали чуть не вместо еды, оставив лишь отвар чербалинника для укрепления сил да лёгкую настойку кошачьего корня, ради успокоения и доброго сна. А потом, хорошенько познакомившись с девочкой, я решил поговорить с её памятью… Понимаешь, её заикание дало мне зацепку. Я подумал, что изнурительное нездоровье вполне может оказаться следствием давнего испуга… Естественно, в обычном состоянии разума она не могла вспомнить никакого случая, вызвавшего столь прискорбную рану души, а с нею и тела. Но я нащупал обходные пути и добрался до более глубоких пластов, куда нет доступа дневному сознанию. И знаешь, что оказалось?.. Она была совсем маленькой и училась соблюдать чистоту, уже зная, что пачкать в кроватке нехорошо. Но однажды вечером она съела много сочного винограда и оттого проснулась ночью, когда было уже слишком поздно. И тогда у неё в кроватке появился демон! Тот самый, которым её пугали не в меру усердные няньки. Большой, усатый, грозно урчащий и с красными светящимися глазами…

– Кошка, – сказал Волкодав.

– Конечно кошка. Но маленькая девочка увидела хищного демона, готового утащить её в бездну. От страха она потеряла сознание, обморок перешёл в сон, а утром она проснулась заикой. И к тому же осталась неисправимой пачкуньей, осквернявшейся от малейшего духовного или телесного напряжения… Каково, а?.. И вот тогда, удерживая память младенца, я призвал разум сидевшего передо мною подростка, и мы вместе изгнали ужасного духа, увидев вместо него добрую кошку, пришедшую узнать, что случилось, и спеть маленькой хозяйке песенку на ночь. Эта кошка, между прочим, здравствует и поныне, и я тут же велел принести её, чтобы Агитиаль могла взять её на руки и погладить. Потом я пробудил девочку… Ты будешь смеяться, но меня порывались назвать чудотворцем, поскольку от тяжкого заикания не осталось следов. А чуть позже оказалось, что ушло и всё остальное. Вот так-то, и никаких лекарских отрав, которыми её в могилу чуть не свели!.. А через две седмицы её царственный батюшка призвал во дворец могущественных иноземных купцов, тех, что держат в Мельсине постоянные лабазы и лавки. Был пир, и на пиру Агитиаль сидела на белых шёлковых подушках между матерью и отцом. Она ела сколько угодно персиков и сладкого винограда, давала кусочки рыбы своей пушистой любимице и с каждым заморским гостем весело беседовала на его языке – ибо, как я уже говорил, девочка выросла среди книг, усугубивших её врождённые дарования. И надо ли упоминать, что на другой день во всём городе только об этом и говорили. Кое-кто сейчас даже болтает, будто в облике юной Агитиаль к нам вернулась венценосная провидица Фейран…

– Стало быть, – сказал Волкодав, – теперь у тебя в Мельсине дворец, набитый золотом и наполненный слугами…