Самоцветные горы

Им не было нужды бояться случайных прохожих, способных заметить подозрительное сборище под стеной и на всякий случай переполошить городских стражников. Мудреца Зелхата, чей дом единственный соседствовал с обиталищем Шехмала Стумеха, в городе почитали отчасти за колдуна; во всяком случае, сплетни о таинственных огнях и свечении на болоте расползались исправно. Кто в здравом рассудке сунется сюда посреди ночи?

Эврих снова огляделся:

– А где кунс?

Винитара нигде не было видно, хотя ему следовало бы уже появиться, и арранта даже кольнула некая очень нехорошая мысль, но Мыш, бдительно крутившийся рядом с хозяином, вдруг шастнул в непроглядную тень у края забора и сразу вернулся, и почти сразу оттуда в полосу мутного и тусклого света шагнул Винитар. Один рукав его рубашки был почему-то разорван возле локтя. Он пожал плечами и равнодушно пояснил:

– Кошелёк срезать хотели.

На другой день среди чирахского ворья распространится пугающий слух. О том, как трое порядочных мужиков с дубинками, сокрытыми под плащами, увязались за явно пьяным одиноким сегваном, думая вежливо попросить у него деньжат на лечение больного собрата. Но, когда дубинки уже были занесены, пьяный вдруг обернулся, хотя ничего не должен был увидеть или услышать, и… что случилось потом, ни один из троих толком вспомнить так и не смог. Но на свою улицу они кое-как доползли только к рассвету.

Однако всё это будет лишь назавтра… Эврих снова вспомнил деревню под сводом горной пещеры и задрал голову, примериваясь к каменной стене и соображая, как они полезут наверх. Как тогда – или, может, сперва закинут наверх лёгкого Шамаргана?.. Ни то, ни другое. Шамарган присел на корточки рядом с дверцей, вынул что-то из поясного кармана. Короткая игра ловких пальцев возле считавшегося очень надёжным замка… И дверь неслышно повернулась на хорошо смазанных петлях. Ещё бы им не быть хорошо смазанными!

…И, конечно, первым долгом в двери появилась морда большущего сторожевого пса.

Всё правильно. Кто поверит в богатство хозяина дома, если тот может обходиться без такого вот стража? Люди засмеют. Да и правильно сделают. Пёс был степной халисунской породы, очень крепкий, с длинной белой шерстью, отроду не стриженной и свалявшейся в грязноватые шнуры, подметавшие землю. На такого зверя вору без толку замахиваться палкой. По его шубе, не причинив вреда, может соскользнуть нож и даже топор. Окажется хоть чуть-чуть неверен замах – и молись, ночной гость, уже не о жизни, а лишь о том, чтобы недолгими оказались мучения в страшенных зубах… Не иначе, какой-нибудь служанке особо платили за то, чтобы на время прихода-ухода “друга сердечного” она уводила неподкупного сторожа в дом. Куда простой душе против человеческой подлости!..

Свирепый кобель уже высунулся наружу, чтобы уткнуться лобастой головой Волкодаву в колени и начать по-кошачьи тереться, ворча и поскуливая от восторга. Венн похлопал его по боку, потом обнял и, кажется, что-то тихо сказал на ухо. Шамарган вошёл внутрь последним и снова повернул отмычку в замке, запирая дверь.

К дому через сад тянулась тропинка. Ею пользовались слуги, выходившие за деньги показывать приезжим дом Зелхата Мельсинского. Дом мельника, почти не дававший себя разглядеть через стену (и правильно – нечего зря глазеть всяким чужим!), вблизи оказался большим и богатым. Тоже правильно. Шехмала Стумеха называли мельником лишь по привычке. На самом деле он давно уже сам не бросал в воздух горстку муки, призывая запропастившийся ветер. Мельниц, исправно вращавших крыльями, у него был целый десяток. И хороший надел земли, где колосилась пшеница. И пекарни с умелыми работниками…

В этом доме росла Ниилит.

Сперва – как любимая дочь. Потом – после Чёрного года, смерти родителей и приезда дядьки с семьёй – как нелюбимое брату чадо, то ли бедная родственница, то ли служанка. По саккаремским законам незамужняя дочь не может наследовать, если только она не дочь шада. Умрёт старший брат, и имущество отойдёт к младшему. А судьбы таких, как Шехмал Ниилит, вручаются заботам родни.

И уж те позаботились…

Эврих косился на три невесомые тени, скользившие впереди него по тропинке, и казался себе самому до ужаса шумным и неуклюжим. Прав был венн, пытавшийся отговорить его от участия в этом сумасшедшем набеге… То есть теперь, когда всё началось, Эврих совершенно перестал бояться… или, как выразился Волкодав, “думать сразу о многом”. Страх у него был только один. Не оказаться бы тюфяком, способным помешать двоим воинам и убийце.

Они достигли дома. Здесь двери даже ночью оставались не заперты. Зачем, от кого? “А хоть от нас, милые. Впрочем… если Шамарган…”

Внутри было тихо. И они ничем не нарушили – эту тишину.