Самоубийство

— Вы не беспокойтесь, пожалуйста. Мы лишь оказываем вам необходимую помощь.

В подтверждении ее слов, я получил весомый удар в правый бок от брата:

— Ложись, сволочь, — прохрипел он.

Я покорно лег, ведь выбора у меня теперь не было.

Она сделала шаг вперед и прицелилась иглой в сгиб локтя.

— Сейчас вам будет легче.

Я отключился.

* * *

Снег шел уже четвертый, долбаный день!

Достал этот снег. Этот кафель и эта стерильность клиники!

Гадкие кашки на завтрак, не менее гадкие куриные котлеты с пюре на обед и перловая каша с тушенкой на ужин. Хоть и с вариациями.

Задолбало!

* * *

Снег перестал идти. Наконец.

Я сидел в кабинете врача, что нудно рассказывал про вред моей пагубной привычки. Детально и в красках, расписывал про негативные последствия. Ха, как будто мне не было это известно. Чудак.

В мозгу пульсировала лишь одна мысль — выпить. Неважно чего, неважно как, лишь бы губы и глотку обжег спирт. Что бы голова закружилась, настроение вверх и весь мир в ярких красках…Зависимый. Черт, не так я себе представлял это состояние.

Доктор продолжал что-то бубнить и показывать картинки, а я ушел в свой мир, в котором нет места боли, злу и тревоги.

— Ну, что, Петрусь, — явно услышал я голос любимой, ныне покойной бабки. — Маесси?

— Маюсь, бабуль, — прошептал я в ответ.

— Ничего, Петрусь, быват так, сложно и трудно, но потом можно все побороть. Тока сдаваться нельзя.

— Не буду, бабуль, — я всхлипнул и утер нос рукавом.

— Ну, что ж ты будешь делать то! — Возмутилась бабка. — Скока раз тебе твердить, не надо рукавом соплю то тереть!

Я машинально пригнулся, ожидая удара полотенцем или тряпкой.

— Вы что? — Встрепенулся доктор.

— Да, так. Вспомнил кое-что, — ответил я и уперся взглядом в окно, за которым опять пошел снег.

Заброшенная деревня Сеево, 200 км восточнее г. Аракчеева

Машина переваливалась на колдобинах, скрипела всем, чем только можно. Сашка остервенело крутил руль и переключал передачи. Из-под колес летела грязь вперемешку со снегом.

«Паджеро» надрывно ревя мотором, наконец, выбрался из очередной ямы и покатил, по вполне ровной дороге среди леса.

Почти всю дорогу до съезда с трассы мы молчали. Я лениво тянул чай из термоса и курил сигарету за сигаретой. Брат, набычившись, рулил машиной и, судя по его настрою, не был расположен к разговорам.

Однако когда машина весело покатила по заснеженной дороге, он вдруг повеселел.

— Помнишь, Петька, как мы пацанами пытались утечь из деревни? — Он весело на меня взглянул. — Ты тогда ногу еще поранил об пенек.

— Помню, — мне же лень было разговаривать, да и позитивного настроя брата я не разделял.

— А помнишь, — начал было радостно он.

— Я все прекрасно помню, — прервал его я и выщелкнул очередной окурок в приоткрытое окно. — Все помню, кроме одного, когда ты таким стал.

Саша скрипнул зубами, хмыкнул и перестал говорить и улыбаться.

Остаток пути мы провели в поной тишине.

* * *

Старый дом изнутри пах плесенью и лежалыми тряпками. Половицы страдальчески скрипели под ногами, когда я подошел к подслеповатому оконцу, затянутому паутиной и пылью, что собиралась многие года.

— Будет как-то так, — Саша, неловко переминаясь с ноги на ногу, зло на меня поглядел. — Пойми, старик…

— Не стоит, Сань, — я его прервал. — Я уже понял.

— Ну и отлично, — брат выскользнул за дверь и начал выгружать багажник "Паджеро".

Я вышел на старенькое, покосившееся крылечко и привалился к косяку, наблюдая, как на снег аккуратно ставились многочисленные коробки, банки и пакеты.

— Тут консервы, — Саша тыкал пальцем в очередной баул, — а здесь спальник и керосинка. Правда керосину мало, на первое время хватит, а там дров наколешь, печь растопишь. А там, глядишь, и зима кончится.

Я закурил и посмотрел выше машины и суетящегося брата.

Сразу за ветхими заборами заброшенной деревни, расстилалось поле. Огромное, искрящееся, нежным и нетронутым снегом. Сразу за полем, в трех-пяти километрах начинался лес, точнее непроходимая чаща, что тянулась на добрую сотню километров до самого Аракчеева. Пройти такое расстояние в одиночку, без лыж было сродни самоубийству. Полусгнивший остов старого трактора замер во дворе напротив, на поеденной коррозией крыше сидела ворона и разглядывала нас с братом.

— Давно тут никого не было, — брат, внимательно посмотрел на ворону. — Видно, людей не боится. Кыш!

Ворона тяжело и нехотя взлетела, направившись к темнеющему невдалеке лесу.

Саша выставил последний, самый тяжелый ящик и сел на его крышку, утирая пот с лысой головы.

— Здесь, брат, самое ценное, — он похлопал ладонью по окованному жестью боку ящика и усмехнулся. — Бабы, само собой, были против, но мы здесь оба выросли и знаем, сколько тут зверья всякого бродит.

Он тяжело поднялся и откинул крышку. Пошурудив в нем, выудил на свет старый батин чехол от винтовки.

— Папашкина!

Он вытащил из чехла старую двустволку-вертикалку и проворно ее собрал.

— Как часы работает. Представляешь, ружью пятьдесят лет, а состояние стволов как из магазина.