Самоубийство и душа

Является ли такой способ выходом из положения для аналитика? Вряд ли, ведь его задача заключается в поиске душевного здоровья пациента и в понимании причины поступков каждого индивида. Для того чтобы согласиться с мнением суда, следовало бы запутывать все различия и объявлять сумасшествием каждое самоубийство независимо от того, вследствие каких внутренних причин оно могло произойти.

В поисках корневой метафоры, поддерживающей судебный запрет самоубийства и предотвращение самоубийства законом и обществом, нам следует обратиться к Библии. Церковный закон предшествовал светскому, и заповедь «Не убий» обеспечивает основание как для юридической, так и для теологической точки зрения.

Святой Августин в своем сочинении «О граде Божьем» рассматривает эту заповедь в связи с самоубийствами Иуды и Лукреции — римлянки, покончившей с собой во имя своей непорочной чести. Августин сурово трактует заповедь. Она означает просто то, о чем в ней говорится; ее нельзя изменить посредством предположения, что Бог сказал Моисею: «Не убий других». Самоубийство — это форма убийства, как утверждает и закон. И как о законе можно сказать, что он обязывает нас жить, так и о теологии — что она приказывает нам то же самое.

Чтобы быть последовательным сторонником интерпретации Августина, следует принять пацифизм и вегетарианство за христианские догмы. Но теология, подобно закону, разрешает некоторые виды убийства, предпочитая их самоубийству. Например, заповедь «Не убий» отвергается при исполнении казней, при убое животных и в военное время. Но при этом лишение себя жизни — безоговорочный грех, и в Римской церкви самоубийцу, пребывавшего «в здравом уме», лишают возможности быть похороненным по церковному обряду. Но это касается не только Римской церкви; фундаментальный протестантизм, представляемый Американским советом христианских церквей, одобрил решение, осуждающее позицию англиканской церкви за ее благосклонное отношение к отмене британских законов о самоубийстве (1961 год): «Смерть посредством самоубийства предотвращает любую возможность раскаяния. Всемогущий Бог сотворил жизнь. Она принадлежит Ему. Убийство, включая самоубийство, — нарушение Его закона».

Почему теологию самоубийство страшит больше, чем любая другая форма убийства? Почему она так обеспокоена этим вопросом?

В основе теологической точки зрения лежит идея творения. «Всемогущий Бог сотворил жизнь. Она принадлежит Ему». Мы не сотворили самих себя. Шестая заповедь вытекает из первой и второй, она ставит Бога превыше всего. Мы не можем лишать себя жизни, потому что она не наша. Она — часть творения Бога, и мы — его творения.

Выбирая смерть, человек отказывается от Божьего мира и отрицает свое сотворение Богом. Решая, что настало время оставить жизнь, человек выказывает свою чудовищную гордыню. Он возносит себя на место судьи, откуда один только Бог может управлять жизнью и смертью. Следовательно, для теологов самоубийство — это акт восстания и вероотступничества, так как оно отрицает саму основу теологии. Давайте рассмотрим этот вопрос.

Теология — это наука о божественном, и профессионал в этой области — теолог. Слово теологии о Боге и религии непререкаемо. Когда вы или я решаем покончить с жизнью, вслушиваясь в слова Бога по-своему, мы больше не подчиняемся авторитетам. Мы ставим себя на место теолога. Мы стремимся постичь Бога сами. Такое поведение может привести к религиозным заблуждениям и к теологической анархии, в которой каждый человек имеет своего собственного Бога, свою собственную секту, свою собственную теологию. И все же как иначе каждый может обнаружить постоянство Бога или обрести представление, что человеческая душа — храм Бога внутри него? Книга Экклезиаста утверждает, что для каждого человека существует свой срок смерти. Если Бог знает его, как о нем извещают человека? Теология хотела бы убедить нас в том, что Бог может говорить только через судьбоносные события, так как смерть может прийти только извне. Снова, как в социологии и юриспруденции, смерть должна быть внешней, приходящей к нам из мира, ее орудия — враг, несчастный случай или болезнь. Мы не носим ее внутри себя; она не живет в душе.