Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916

Писатель-демократ в своей мемуарной прозе обходит молчанием одно обстоятельство, а именно: он был допрошен по делу Ножина в качестве свидетеля. Протокол допроса сохранился в той самой жандармской папке. Датирован он 3 августа. К этому времени следствие по делу Каракозова уже было завершено, обвинительный акт составлен. Имя Ножина в нём не упоминалось. Но оно было названо в сообщении Следственной комиссии, напечатанном 2 августа в газете «Северная почта». Каракозов, говорилось в нём, через посредство опасного революционера Ивана Худякова, имел контакт с «кружком крайнего нигилиста Ножина… который находился в сношениях и в связях и переписке с заграничными агитаторами». Стало быть, Михайловского вызвали для дачи показаний на следующий день после того, как связь Ножина с преступлением 4 апреля стала достоянием гласности.

Протокол допроса, или, как тогда говорили, запись показаний, – своеобразный литературный жанр, рождающийся в состязании кошки с мышью. Каждая его фраза – норка, в которую пытается юркнуть свидетель, пряча новые обстоятельства дела. «С Ножиным познакомился около года тому назад… Ножин жил в то время на Выборгской стороне, дома и улицы не помню… У Ножина бывал я довольно часто… О том, что Ножин отлучался из дома в исходе Великого поста, незадолго перед своей болезнью, – не слыхал. На вечере у Ножина, на котором было человек 20–30 гостей, был и я… Видел на вечере Н. Курочкина, Зайцева, Згоржельского и многих морских кадет, которых ни прежде, ни после того не встречал».

Из ответов явствует, каковы были вопросы. Следователь, гвардии капитан Васильчиков, интересуется кругом знакомых Ножина. И ещё – специально – какой-то отлучкой Ножина из дома, имевшей место «в исходе Великого поста», то есть, дней за 10–12 до выстрела Каракозова. Свидетель мгновенно гасит любопытство следователя относительно второго пункта: «не слыхал». А вот по первому – отвертеться невозможно… Допрос – всегда насилие и часто торг. Следователь принуждает допрашиваемого расстаться с сокровищами тайных знаний; тот прячет их по дальним карманам и отдаёт, припёртый к стенке. Можем примерно реконструировать диалог между Васильчиковым и Михайловским.

Васильчиков: Вы с Ножиным были тесно связаны, и сами это признаёте.

Михайловский: Ну, не так уж и тесно… В основном, по работе в журналах…

Васильчиков (усмехается): Были, были. И в силу этого не могли не присутствовать на собраниях в его доме, о которых мы знаем от других свидетелей. Не отпирайтесь. Итак, присутствовали?

Михайловский (неохотно): Да, присутствовал. Раза два.

Васильчиков: Кого же вы там видели?

Михайловский: Я уже называл имена лиц, бывавших в этом доме.

Васильчиков: Да, вы назвали тех, о ком вам известно, что нам о них известно. А ещё? (Закуривает папиросу.) Николай Константинович, ваше запирательство бессмысленно и может лишь повредить вам. Бывая у Ножина на сходках, вы не могли не видеть кого-то ещё.

Михайловский (тихо): Я не знаю их по именам. Нас не представили.

Васильчиков: Ну-с, хорошо. А выглядели они как? Их приметы?

Михайловский: Затрудняюсь вспомнить.

Васильчиков: Я вам помогу. Видели ли вы там людей в форме морского ведомства? Отвечайте прямо. Вы уже поняли, нам многое известно.

Михайловский: Да, я видел у Ножина многих морских кадет, которых ни прежде, ни после того не встречал.

Вот эта последняя фраза попадает в протокол. Нашли то, что искали. Значит, у следствия были данные о каких-то связях Ножина с морским ведомством.

Портрет нигилиста

Да, а кто же такой этот Николай Дмитриевич Ножин? Вот портрет, написанный Михайловским: «Представьте себе молодого человека лет двадцати четырех-пяти, среднего роста, очень худого, чуть-чуть сутулого, с узкими и низенькими плечами, с волосами серо-пепельного цвета, жидкими и мягкими, такого же цвета маленькими усами и едва пробивающейся бородёнкой, длинным носом и неопределённым цветом лица… Глаза у него были голубые и поражали по временам необыкновенною живостью и блеском, а по временам такой упорной сосредоточенностью, что она казалась почти тупостью». Характерный неброский, чуть ущербный, но целеустремлённый тип демократа-шестидесятника. Образ жизни и быт соответствующий: «Он лето и зиму носил одну и ту же трёпаную и засаленную шотландскую шапочку без подкладки и клетчатый, чёрный с зелёным, плед».