Самоубийцы. Повесть о том, как мы жили и что читали

С незыблемым постоянством назывались… О нет, не Дюма, не «Спартак» Джаваньоли, даже не «Овод» — ничто из того, что заменяло тогда грядущего Пикуля, «Анжелик» и Акунина.

«Мать» Горького.

«Как закалялась сталь».

Фадеевская «Молодая гвардия».

Порою как вариант мелькали «Железный поток» и «Педагогическая поэма».

Врали? Конечно. Но — бескорыстно, ибо анкета была анонимной. (Хотя — поди знай. Неистребим страх советского человека перед перлюстрацией и подслушкой, и, возможно, далеко не один прикидывал — напишешь: «Три мушкетера», а тебя разыщут по почерку и обвинят в моральной нестойкости. Предположение не фантастическое.) Значит, угадывали, чего от них могут ждать, и воображения хватало только на то, что вдолбили в школе.

Итак, повторю, вранье стало реальностью. Миф состоялся, абсурд воплотился. Георгий Марков, тем паче — Проскурин и Иванов, эти соцреалистические фрейдисты, стали таким постоянно-привычным чтением, что наивным оказался расчет: вот начнем выпускать настоящие книги, и сам собою произойдет естественный отбор.

Если произойдет, то не скоро, и отбору будет мешать не только сопротивление тех, кто умеет писать лишь плохие книги. Сопротивляться будут и те, кто хочет такие книги читать.

Это победа советской литературы. Советской власти.

Третья смерть Маяковского

— Кто организовал вставание?

Общеизвестно: так отреагировал Сталин, узнав, что на поэтическом вечере в апреле 1946 года московская публика встала, когда на сцену вышла Ахматова.

Что ж, задав этот вопрос, он оставался самим собой. Ему ли было не знать, к'aк в его мире, в подвластной ему среде организуют — вставание, аплодисменты, приветственные выкрики из зала, все то, что принадлежит неконтролируемой сфере эмоций?

Этот контроль, достигший при Сталине совершенства, и после него, без него остался неотъемлемой функцией системы.

19 июля 1982 года председатель КГБ Федорчук «секретно» пишет в ЦК КПСС о том, что случилось на торжественном закрытии VI Международного конкурса исполнителей имени Чайковского:

«В процессе награждения победителей со стороны большинства зрителей открыто проявилась демонстративная тенденция к явно завышенной оценке некоторых зарубежных исполнителей и прежде всего представителей США и Великобритании, встреча которых сопровождалась продолжительными аплодисментами, доходившими порой до вызывающей нарочитости. …В то же время вручение наград советским исполнителям, занявшим более высокие места, проходило в обстановке не более чем обычных приветствий. Этот контраст усилился во время выступлений лауреатов на концерте. Так, пианист из Великобритании Донохоу П. после своего номера неоднократно вызывался на сцену и был буквально усыпан цветами. По мнению ряда присутствующих, такая реакция на его выступление не в полной мере соответствовала объективности, а была создана искусственно. Это подтверждается также и тем, что после оваций, устроенных англичанину, многие зрители покинули концерт, и выступления советских лауреатов Овчинникова В. и Забилясты Л. проходили при полупустом зале».

Первая и легкомысленная реакция: чем они занимались, эти сверхсерьезные «органы», отвлекаясь от ловли предателей и шпионов!

В самом деле. Еще можно понять, почему двумя годами раньше предшественник Федорчука Юрий Андропов сообщал — конечно, тоже в ЦК, — что в ряде учебных заведений Москвы появились анонимные объявления о митинге памяти Джона Леннона:

«Комитетом госбезопасности принимаются меры по выявлению инициаторов намечаемого сборища и контролю за развитием событий».

Здесь-то — как обойтись без принятия мер? Митинг! Незаконная сходка! И объявления — анонимные, как прокламация! А подсчитывать аплодисменты — это…

Но органы знали, что делали.

«Заговор чувств» — назвал Юрий Олеша свою слабую пьесу по сильной повести «Зависть». Речь, разумеется, шла о неподконтрольных эмоциях, переполнявших Олешина двойника Кавалерова, — о чувствах, несозвучных эпохе и обреченных на поражение.

Последовательной «культурной политикой» советской власти была организация заговора против чувств. Так воспитывался вкус «самого читающего народа», устанавливались границы его кругозора — путем устранения одних писателей, перевоспитания других, поощрения третьих.

Впрочем, работа с писателями (по деловой терминологии надсмотрщиков из ЦК) не ограничивалась устранением некоторых из них, а также поощрением и перевоспитанием живущих. Работа велась и посмертно.

— У меня для вас, товарищ Поликарпов, в данный момент других писателей нет. Идите и работайте с этими!