Самоучки

По ночам идущий снег казался просто туманом, настолько малы были снежинки. Небо помутнело, как взбаламученная вода, и в комнатах было светло без электричества. Таинственные тени ластились к стенам, плоскости которых, чудилось, служили перегородками неравнозначных миров. Иногда, в томительные мгновения полуночи, будущее снова виделось непогрешимым и невозможным; настоящее, словно черная дыра, вбирало в себя все, и ничему конца тоже не было видно, как не бывает видно в открытом океане незнакомого берега.

Нам было еще весело вместе, но это было невеселое веселье. Придет трамвай или нет — это как будто уже не имело никакого значения. С нами было все ясно, но наша Ксюша меня удивляла. Я все смотрел на нее и думал: для чего ей все это надо? Она, однако, так самозабвенно глотала виски и водку, что я стал верить в ее сопричастность к ордену беспричинной тоски. Какая — то загадка в ней все — таки была. Про ее семью я ничего не знал, она никогда при мне об этом не говорила. Павел тоже молчал — его это не интересовало.

Иногда мы смотрели друг на друга недоумевающими глазами и думали: что нас, собственно, объединяет? Но на помощь приходил джин — тоник, или пиво, или “отверточка”, и веселье, нехотя раздуваемое такими — то мехами, разгоралось с новым бессилием.

Иногда возникал режиссер Стрельников. Человек он был откровенный и вспыльчивый, и мне казалось, что ему приходится держать себя в руках. Поначалу по простоте душевной он требовал от Павла каких — то художественных умозаключений и искренне старался раскрыть перед ним закрома своих замыслов. Потом, видимо, понял: когда у человека есть деньги и он готов потратить их на постановку чужой картины, ему можно простить даже то, что он слыхом не слыхивал о томлениях несовершеннолетних графинь и сомнениях тридцатилетних флигель — адъютантов. День и ночь он думал над сценарием и постоянно жаловался.

— Время наше такое… — постанывал он. — Современность в руки не дается.

— Да, понимаю, — согласился я. — Но выход есть. Честное слово, сюжет перед вами. Да вы так и пишите: вот “новый русский” четвертой гильдии, ему кажется, что он любит актрису. Парочка хоть куда.

— Никакой я не “новый”, — прервал меня Павел. — Просто Паша.

— А если нет, так подождите. Скоро увидим, чем закончится.

— Вот именно, должно же это чем — нибудь закончиться! — сказал Павел в сердцах.

— Некоторые вещи, — возразил Стрельников, — такие, например, как жизнь, никогда не заканчиваются.

— Эпическое сознание здесь плохой помощник — только навредит. Несколько поцелуев, немножко мистики, закат на Воробьевых горах, ужин в клубе, пятая скорость — и суп готов. Главное не пересолить. И будет у вас мелодрама с элементами всех родственных жанров. Слез не хватит. Да мы с вами об этом уже говорили, — заметил я ему. — Полтора месяца назад.

Он выпятил нижнюю губу:

— В самом деле? Что — то не помню.

Павел по — прежнему обедал в своей обшарпанной столовой, не смущаясь насекомыми и бездомными. Столовая работала по своему назначению, но там уже вовсю готовились к ремонту: у стен были свалены мешки с ветонитом, стояли стопки ведер, и представитель ремонтно — строительной фирмы — пожилой человек в сильно потертых джинсах — бродил с блокнотом под закопченными сводами, время от времени задирая голову вверх, и подолгу рассматривал красоты времени, обратив к серому потолку откровенно багровое лицо с фиолетовыми прожилками у носа.

Дело шло к закрытию. Зина сидела за кассой на высоком стуле с низенькой спинкой — не больше школьного учебника. Павел сказал десяток слов представителю ремонтной фирмы, потом подошел к раздаче. Зина улыбнулась грустно, у нее были красноватые глаза.

— У меня у мамы пять лет сегодня, — сказала Зина. — Помянем?

— Чего ж, — сказал Павел, зачем — то оглянулся и полез в карман.

— Есть, есть, — угадала Зина его заботу. — Все есть. Люда, посиди! — крикнула она куда — то за перегородку, и на ее место уселась девушка с черным бархатным обручем в каштановых волосах. Посетителей уже не было, и девушка читала какой — то роман в пестрой глянцевой обложке.

Мы устроились в углу. За одним столом ковырялась в тарелке бродяжка в сером оборванном армяке — это была изнанка бывшей шубы, захватанной спереди: на груди и на животе, — а еще за одним мужчина читал газету. Зина принесла водку и только что вымытые, мокрые еще стаканы. Потом сходила за огурцами. Огурцы прибыли в двухлитровой банке и отливали какой — то пепельной, дымчатой синевой.

— “Левша”, — прочитал Паша название водки. — Тот самый, что ли?

— Угадал, — ответил я.

Он усмехнулся и передал бутылку Зине, и она осторожно разливала, ровняя край.

— Наша водка, тульская, — сообщила она. — Я сама оттуда. Из — под Тулы.