Самоучки

Алла достала из сумочки кошелек. Новенькая стодолларовая бумажка легла на стол как прокламация.

— Как эти?

Стрельников скосил пьяный, неповоротливый глаз.

— Примерно.

Он взял еще бутылку.

— Тогда будет понятно по крайней мере, кто есть кто.

— Все мы люди, — заметил я, как мне казалось, весьма резонно.

— Не все. — Он зло на меня посмотрел.

— Франки французские очень красивые, — сказала Алла с выражением. — Такие большие, тепленькие. Веселые денежки.

Режиссер ее не слушал, потому что говорил сам.

— Хватит врать! Мы все время врем… Бога нет, — вдруг выпалил он.

— А это здесь при чем? — спросили мы в один голос.

— Так… К слову пришлось…

Казалось, он и сам смутился своей последней выходкой; он посмотрел на нас несколько испуганно, но тут же собой овладел и продолжил раздраженные монологи:

— Мы все словно чего — то ждем, как будто стоим на остановке во время дождя и ждем трамвая, а он да — авно уже не ходит. И дождь никак не прекратит, да и никогда он не кончится, черт его побери, этот дождь. И все это знают, но стоят, друг на друга смотрят. И каждый боится сделать первый шаг. А идти — то надо, крыльев — то нет! — Он поднялся с лавки и поставил бутылку с громким стуком, так что даже соседи посмотрели в нашу сторону. — Стоп, я не то что — то говорю: какие крылья, если дождь идет? Крылья тоже не нужны. — Несколько секунд он провел в глубокой задумчивости, потом сказал: — Ну, все равно. Понятно, что я хочу сказать.

— Кстати, — спросил он на прощание, — сегодня проснулся, пошел в ванную. Возвращаюсь — кровать заправлена, покрывало на ней лежит. А я живу один, — добавил он, подумав, — и кровать я не трогал. Телевизор все время включается сам собой. Не знаешь, что это может быть?

— Ума не приложу, — ответил я.

Он был веселый парень, этот режиссер.

Павел упорствовал в своей ереси, но постепенно мне стала ясна его невысказанная правота. Не имея особенных претензий, он довольствовался внешним сходством. Будучи провинциалом, он и выбрал провинциалку — жалкую дурочку, которую все обижали. Когда она была на сцене, все казалось ему и проще и понятней. Он упустил самую малость — служанку она только играла, но ею не была.

Павел, как тот ковбой, который со словами: “Проклятый черномазый” хладнокровно застрелил актера, игравшего Отелло в каком — то западноамериканском балагане, ревновал смешно и к нагловатому Жан — Пьеру, и даже к безобидному аптекарю, из которого уже сыпался прах. Мне казалось, что ему самому было непросто понять, в кого же он все — таки влюблен — в человека или в роль, в актрису или в служанку, хотя перед началом спектакля он всегда отключал свой радиотелефон, повинуясь театральным объявлениям.

Однажды в буфет зашел детина, представлявший конюха. Павел толкнул его грубо, но тот не понял или не стал связываться.

— Это уже не смешно, — сказал я. — Дурак ты, что ли?

— Да нет. При чем здесь это? — оправдался он весьма бесхитростно. — Мне хочется, вот я и делаю.

Когда мы вернулись в зал, шла вторая сцена второго акта. Гости Софи сидели то ли за чаем, то ли за кофе.

Первый гость. Этот бог у них под ногами валяется, а они все на небо смотрят. А там, кроме туч поганых, нет ничего.

Кюре. Сходите лучше к причастию, молодой человек, ибо злоключения истины в темнице вашего черепа превосходят терпение Господа, не говоря уже о его служителях.

Первый гость. Бог есть, знаете ли, только там, где он есть. Только в тех, в ком сам себя узнает. (Алену.) Вот в вас он себя узнает?

Ален. Н — не знаю.

Софи (в сторону). Не думаю.

Офицер. Проклятье, я, кажется, порвал свои рейтузы.

Удивительное дело — что происходило на сцене, то каким — то непостижимым образом проникло и в жизнь. Я тоже порвал свои брюки в буфете о какой — то заусенец, отслоившийся от деревянной лавки. В Алекс влюбился аптекарь, которому тоже не нравилось, что девушку лапают на конюшне. Аптекарь был пожилой человек, и ему было нелегко тягаться с конюхом Жан — Пьером, похожим на жеребца. Узнав об этом, жестокая Софи расхохоталась, как кирасир, — она и вправду полагала, что любить можно одну ее, и всякое посторонее чувство расценивала как оскорбление. Павел невзлюбил ее с первого взгляда. Случалось, он корчил ей рожи обращенным к сцене лицом, и, похоже, она их отлично видела.

Нам с Аллой он едва ли не вменил в обязанность всячески поддерживать дух компании. С трогательной озабоченностью он принялся высчитывать совместимость Весов со своим зодиакальным знаком и для этого ездил в какое — то дикое оккультное бюро встречаться с астрологом, и там, заодно с сонмом туманных прогнозов, ему навесили чудовищный счет. Скорее всего, он попросту боялся остаться с ней наедине, боялся сказать лишнее и открывал рот всего охотнее, когда приходилось иметь дело с официантами и барменами.