Самоуничижение Христа. Метафоры и метонимии в русской культуре и литературе. Том 1. Риторика христологии

Mirabiliter enim е coelo descendit filius Dei, ut coelum tamen non relinqueret; mirabiliter in utero Virginis gestari, in terris versari, et in cruce pendere voluit, ut semper mundum impleret, sicut ab initio[322].

Тем самым Кальвин отвергает тот факт, что благодаря обмену свойствами между божественной и человеческой природой (см. 2.8.5.3) человеческое тело тоже пришлось бы объявить вездесущным. С другой стороны, из Extra Calvinisticum следует, что манифестация Логоса возможна не только вне тела Иисуса, но и одновременно вне новозаветного откровения Христова (в некоем не затронутом Евангелием мире), а это, в свою очередь, порождает опасность, что самоуничижение Христа больше не будет представлять собой ключевой момент божественного домостроительства и что две природы Христа оказываются разделены[323].

2.7.3.3. «Κρύψις» против «κένωσις τής χρήσεως»

Проблема использования божественных качеств в мире особенным образом встает перед лютеранами, поскольку они усматривают уничижение в «λόγος ένσαρκος» («Логос во плоти»)[324]. Еще Иоганнес Бренц в своем трактате 1561 года «О единстве Лиц» (De personali unione) формулирует тезис о том, что униженный Христос лишь скрывает божественные атрибуты: «…quam [maiestatem] etsi tempore carnis suae in hoc saeculo dis-simulavit seu ea sese, ut Paulus loquitur, exinanivit,

tamen nunquam ea caruit»[325]. На это опираются тюбингенские богословы в своем столкновении с гиссенцами начиная с 1619 года. Позиция гиссенцев заключается в том, что они усматривают в status exinanitionis отказ Христа от использования своих божественных качеств («κένωσις τής χρήσεως»[326]), тюбингенцы, напротив, видят в этом лишь отказ от демонстрации все-таки происходящего использования божественных атрибутов («κρύψις τής χρήσεως»

[327]).

2.7.3.4. Безгрешность

Величайшей этической взрывной силой среди всех отдельных качеств обладает безгрешность, т. е. вопрос о том, как же все-таки, насколько глубоко затрагивали Христа те искушения, которым он был подвергнут (ср. 2.7.1.3). Если смысл слова «искушение» предполагает колебания, то внутренние ощущения состояния колебания не являются ли уже грехом? Не доходит ли уничижение Христа, кто знает, – по аналогии с онтологической кульминации смерти – до этического климакса: приобретения греховности? У Павла на этот счет есть потрясающе амбивалентная формулировка: «…ό Θεός τον έαυτοΰ υιόν πέμψας έν όμοιώματι σαρκός αμαρτίας…»[328] Этот стих из Послания к Римлянам содержит внушение нам либо некоей греховности Христа, либо мнимо существующей греховности тела, т. е. какого-либо неполноценного вочеловечивания (см. 2.3.2.1).

Напротив, в Послании к Евреям он торопится прояснить: «…ού γάρ έχομεν άρχιερέα μή δυνάμενον συμπαθήσαι ταΐς άσθενείαις ημών, πεπειρασμένον δε κατά πάντα καθ’ ομοιότητα, χωρίς άμαρτίας»[329]

. Заключительная формулировка была повторена Халкидонским собором («χωρίς άμαρτίας»[330]); из сущностного равенства Христа с другими людьми грех изъят. Для Восточной Церкви Иоанн Дамаскин постулирует то же исключение: «Όλον γάρ τον άνθρωπον, και πάντα τά τού άνθρώπου άνέλαβε, πλήν τής άμαρτίας»[331].

2.7.4. Слишком много Бога / слишком мало человека

Как и усилия по спасению полной божественности Христа от уничижения базировались на онтологически всеобщем уровне и в отношении отдельных признаков божественности, так обстояло дело и с избыточными подчеркиваниями божественности, которые были подвергнуты гонениям как еретические. Поскольку в монотеизме божественность практически не может быть преувеличена, то в контексте христианского учения об инкарнации приходится ограничить самоценность человеческой природы – с помощью уменьшения статуса бытия в качестве человека или же ограничения его самостоятельности.

2.7.4.1. Аполлинарианство