Самозванец

И он не ошибся, когда сделал это, потому что поступил в согласии с волей большинства и собственными интересами. Басманов верно служил Борису и сумеет достойно умереть за Дмитрия. Это проявление личности, и потому «измена» Басманова не измена, а политический выбор, поступок, а не интрига.

Три недели тайной политики предшествуют решительному действию. Конечно, Басманов не может сговориться с Катыревым-Ростовским. Толку, как он знает по Новгороду-Северскому, от старших воевод меньше, чем помех. Но в лагере под Кромами все еще начальствует и Салтыков.

Другие сторонники Басманова послабее духом. Это князья Василий и Иван Голицыны, братья. К ним примкнули меньшие по значению, в основном дети боярские южного Подмосковья — Рязани, Тулы, Каширы, Алексина. Эта часть коренной Руси издавна колеблется между белым царем и непокорными ему украйнами. На этот раз выбор сделан. Южная Русь за царя, который обещает больше воли.

Силы определились.

Седьмое мая 1605 года…

Один из прекрасных дней уже одолевшей весны.

Даже маленькая речка Крома переполнилась полой водой.

Басманов верхом на мосту, на рубеже, куда спешат по тревоге поднятые войска.

Неужели снова приступ, штурм?

Нет!

Воевода поднимает высоко над головой письмо, полученное из Путивля.

Наступает тишина.

В тишине громкий голос Басманова:

— Вот грамота от нашего истинного царя!

Кто хочет служить Димитрию, тот иди к нам на эту сторону реки…

И после паузы суровое предупреждение:

— А кто останется на другой, тот будет изменник, раб Годуновых!

Жребий брошен.

Несколько десятилетий назад в Южной Америке вот так же Франсиско Пизарро, проведя шпагой черту на песке, позвал за собой конквистадоров в поход на Перу.

К нему присоединились четырнадцать человек.

На другую сторону Кромы двинулись тысячи.

— Да здравствует отец наш, государь Димитрий Иоаннович!

Забавная деталь исторического действия: в минуты всенародного порыва князь Василий Голицын сидит связанный, он сам велел повязать себя на случай провала заговора. Обеспечивал алиби!

А вокруг гремит:

— Да здравствует…

Шум и вопли доносятся до почти обессилевших защитников крепости. Заросшие, ослабевшие, выползают они из своих землянок, чтобы в последний, видимо, раз сразиться с многотысячным врагом, который вновь движется к крепости. Но почему-то не бьют тяжелые орудия, в приближающемся войске не заметно боевых порядков.

Идет вооруженная и ликующая толпа.

Вот первые уже взбираются, взбегают на вал, откуда тоже не грохочут выстрелы…

Вчерашние враги бросаются в объятия друг другу, ибо «служат уже одному государю».

Такое бывает лишь в войнах гражданских.

А тем временем брат связанного Василия, князь Иван Голицын, со свитой скачет в Путивль.

«Лжедмитрий имел нужду в необыкновенной душевной силе, чтобы скрыть свою чрезмерную радость», — пишет Карамзин.

Да, была, не могло не быть радости в тот момент, когда, сидя на самодельном еще троне, слушал он слова Голицына.

«Сын Иоаннов!

Войско вручает тебе державу России и ждет твоего милосердия.

Обольщенные Борисом, мы долго противились нашему царю законному, ныне же, узнав истину, все единодушно тебе присягнули.

Иди на престол родительский! Царствуй счастливо, и многия лета!

Враги твои, клевреты Борисовы, в узах. Если Москва дерзнет быть строптивою, то смирим ее.

Иди с нами в столицу, венчаться на царство!»

Был, однако, в торжестве горький, хотя и скрытый до поры момент. Некоторые дворяне из голицынской свиты узнали в человеке на троне Григория Отрепьева. Им душевные силы потребовались, чтобы скрыть разочарование. Однако внутренне дворяне «содрогнулись и плакали тайно». Признать «логику абсурда» их побудил только страх.

А Дмитрий, он же Григорий?

Мог и он узнать среди приветствующих его на престоле прошлых знакомцев. Такого ему следовало ожидать постоянно. И, возможно, не только душевные силы, но и горечь взаимного обмана сдержали «чрезмерную радость».

Так или иначе, он держался с подобающим достоинством, не заискивал милостями перед вестниками победы, а лишь простил их и повелел ратям идти на Орел.

Так волей Басманова противостояние решилось окончательно. Еще первого мая Дмитрий подписывает письмо Мнишеку титулом — царевич, четырнадцатого он твердо впервые ставит подпись — царь! И хотя Федор еще жив и даже не свергнут, дни его сочтены, ему суждено пробыть на троне меньше двух месяцев, трагедию его можно сравнить разве что с трагедией Ивана Антоновича…

Девятнадцатого мая «истинный царь» выступает на Москву.

По пути он осматривает развалины Кром, чтобы отдать должное героизму защитников, которые, на шесть недель сковав силы Бориса, не просто спасли Путивль, но выиграли время, необходимое для политического выбора страны.

Целый месяц длится путь, который теперь можно назвать и триумфальным. Одно за другим поступают сообщения о переходе русских городов под власть царя Дмитрия. Даже из дальней Астрахани, тогдашнего самого южного государственного рубежа, привезли в цепях воеводу, родственника Годуновых.

Правда, горстка непримиримых противников «вора» пыталась удержать Орел, но в новой обстановке, разумеется, тщетно…