Самозванец

«Православные! Благодарите бога за спасение нашего солнышка государя царя Дмитрия Ивановича. Как бы вас лихие люди не смущали, ничему не верьте. Это истинный сын царя Ивана Васильевича. В уверение целую перед вами животворящий крест и святого Николу Чудотворца».

Трудно сказать, сколько человек могли слышать боярина — московские колокола гудели столь громко, что непривычные иностранцы боялись оглохнуть — но верили в тот день, казалось, все.

Потом царь, как положено, пировал во дворце, а народ на площадях и дома. Кое-кто упивался до смерти.

Но не это было в диковину. В затянувшемся до глубокой ночи веселье проступало что-то надрывное, чрезмерное.

Прозорливый летописец замечал: «Вино лилось в Москве перед кровью».

Но так или иначе, многие годы, а может быть, и никогда уже Москва не увидит подобного по размаху всепоглощающего празднества.

Это не был пир во время чумы. Чума только приближалась…

Двадцатое июня 1605 года — семнадцатое мая 1606.

Одиннадцать месяцев на троне.

Может быть, они продлились бы гораздо больше, если бы всего одна голова слетела в эти без меры радостные дни.

Произошло почти невероятное.

Взбунтовался Шуйский.

Тот самый, что заверял народ, вернувшись из Углича: малолетний царевич погиб от собственной руки.

Тот самый, что свидетельствовал народу по появлении самозванца: самозванец есть вор Гришка Отрепьев, а Дмитрий давно покоится в могиле.

Тот самый, что заявил прямо противоположное буквально считанные дни назад, подтверждая с лобного места грамоту, привезенную Пушкиным и Плещеевым: жив царевич, а убит поповский сын.

И вот на пятый день после вступления на царство этого чудом спасенного и признанного наконец им самим царевича, Василий Шуйский вновь на лобном месте, но уже в качестве не свидетеля, а обвиненного и приговоренного.

В окружении толпы он стоит у плахи, а рядом палач с топором.

К сожалению, топор не опустится на плаху и не отсечет головы.

Шуйскому предстоит прожить еще семь лет, и за эти годы он станет и царем, и молодоженом, и насильственно постриженным монахом, и пленником, и, наконец, умрет в польском плену, а через двадцать три года прах его будет привезен в Москву, и тогда в последний раз толпы, привлеченные Шуйским, сойдутся на Красной площади и в Кремле, чтобы посмотреть, как гроб с останками великого интригана захоронят в Архангельском соборе, среди других царей.

В тот день, понятно, Шуйский уже никого не обманул. При жизни такое случилось с ним лишь однажды — двадцать пятого июня 1605 года…

Четверых — боярина Годунова с сыном, самозванца Дмитрия и князя древнего рода Василия Шуйского свела история в борьбе за наследие Рюрика. Все они побывали на троне. Годунов царствовал семь лет, сын его — полтора месяца, самозванец — одиннадцать месяцев, князь — четыре года. Первый на престоле умер, второго с трона стащили, третьего убили, Шуйского на престоле постригли.

Он пережил всех соперников, в том числе и Годунова, с которым родился в одном году. В день, когда князь взошел на плаху, ему пятьдесят три. Сколько из них он мечтал о престоле? В год смерти Грозного им обоим чуть больше тридцати. Но Годунов уже государственный деятель, а Василий предпочитает держаться в тени, не смея соперничать с Борисом. Больше того, служит ему верно, настолько верно, что именно Шуйскому доверено главное дело Годунова, угличское следствие. И в сущности самолюбивый, злопамятный и тщеславный человек принудил себя унизиться до угодной Годунову опасной лжи!

Может быть, в этом унижении ключ ко всем будущим поступкам Шуйского? Отныне на нем клеймо, он повязан неправдой и, конечно же, ненавидит Бориса, человека неродовитого, потомка ордынского выходца, который измарал Рюриковича гнусной преступной ложью…

И может быть, он просто не в силах был сдержать себя, когда, видя крах ненавистной фамилии, кричал с лобного места, что истинный Дмитрий не погиб, а спасен. Злоба к Годуновым захватила, вытолкнула на новый позор, заставила объявить, признать себя лжецом, трусом, клятвопреступником!

Лишь бы покончить с ненавистной фамилией!

И покончили.

А толку?

Вместо сомнительной родовитости Годунова на троне обыкновенный выскочка! Человек самого темного происхождения. Разве это тот царевич, которого он во гробе видел? Да разве он один? Весь Углич был в отчаянье. Убивали всех, кого сочли убийцами, даже проявивших недосмотр убивали. Значит, угличане были уверены, что не поповского сына в их городе зарезали.

А он теперь сказал, что поповского. Снова соврал, снова унизился и взял грех на душу…

Ради чего? Ради кого?

Проходимца! Который станет его царем, да еще вспомнит, что Шуйский был воеводой под Добрыничами!..

Да, всего этого хватало с избытком, чтобы разум заметался в страхе и зависти, в унижении и озлоблении.

И замутившаяся душа не смогла сдержаться, поспешила. Еще не смолкли торжества, а Шуйский говорит близким ему торговому человеку Федору Коневу и лекарю Косте, что новый царь самозванец.