Самозванцы

— Быть тебе, Сергей Чигирев, при постельном приказе писарем. Велю я тебе подробнейшую опись всего зерна в государевых закромах составить и постельничему отдать. С тем доложишь, сколько, по твоему разумению, надобно еще хлеба закупить, чтобы в неурожай голода избежать. О том я с постельничего спрошу. А вам, — повернулся он к дьяку, — нынче же его от дыбы отвязать, в бане помыть, накормить, одеть и к постельничему с моим указом отвести.

Отдав такое распоряжение, царь повернулся и вышел из пыточной.

— Ах, велика государева милость, — зацокал языком дьяк, когда в коридоре смолк звук царевых шагов. — Да что ж ты стоишь, Антип. Отвяжи его быстрее. Да бережно, сучий потрох!

Ежась под противным мелким ноябрьским дождиком, Чигирев прошел через Спасские ворота и двинулся к храму Василия Блаженного. Раны, нанесенные ему при следствии, все еще ныли, но историк старался не обращать на них внимания. Сейчас он был одет в теплый кафтан, широкие порты и мягкие кожаные сапоги, доставшиеся ему из царских кладовых. На голове у него красовалась отороченная мехом шапка. Оружие писарю постельничего приказа не полагалось, но Чигирев всё же добился права ходить с боевым ножом внушительных размеров. Нож этот, без сомнения, поверг бы в ужас любого патрульного московского милиционера начала двадцать первого века, но в Москве начала века семнадцатого оружием почему-то не считался. После своих первых успехов в сражениях Чигирев чувствовал себя без оружия каким-то незащищенным.

Тело историка всё еще болело, но на душе у него было радостно. Сбылась мечта. Он получил должность в правительстве Бориса Годунова. Пусть пока маленькую, незначительную, но ведь это только начало. Да и место службы достойное: постельный приказ. Худо-бедно, учреждение, которое, кроме дворцовых дел, ведает еще и вопросами охраны персоны государя и даже выполняет также функции министерства государственного имущества. И к тому же у него есть мощнейшее оружие: он знает историю на грядущие четыре столетия вперед. Возможную историю.

Чигирев уже в начале экспедиции понял, что привязан к этому миру даже больше, чем к своему собственному. Та Москва, оставленная за «окном», казалась неправильной, глупой, порочной. И корни пороков Чигирев видел в ее истории. Узнав об эксперименте, он твердо решил сделать всё, чтобы в этом мире история пошла по иному, «правильному», как он считал, пути. Короткое путешествие в Москву и даже последовавшие за этим заключение и пытки нисколько не отвратили его от этой затеи. Напротив, подержав в руке боевую саблю, поучаствовав в настоящих схватках, Чигирев вдруг понял, что может стать не просто «книжным червем», копающимся в старинных рукописях и трудах досужих историков, но настоящим творцом новой реальности. Он почувствовал собственную силу.

И тогда он принял решение остаться здесь и обустроить здешнюю Россию так, как ему казалось лучше. Главным сейчас было предотвратить смуту и помочь Борису Годунову провести в жизнь прогрессивные реформы. Простейший анализ событий говорил, что для этого требуются в первую очередь две вещи: устранить Отрепьева и избежать грозящего стране голода. Неизвестно, насколько подействовали на Бориса доводы писаря постельного приказа, но Чигирев не сомневался, что опытный царедворец, дошедший до вершин власти, наверняка обратит внимание на его слова. По крайней мере, на предложение увеличить запасы хлеба Годунов откликнулся сразу. Оставалось надеяться, что мимо него не пройдёт и донос на Юшку Отрепьева. И тогда… Просто дух захватывало от того, какие перспективы открывались перед Русью.

Чигирев бросил беглый взгляд на лобное место и невольно вздрогнул. Он стоял аккурат там, где в его мире размещался памятник Минину и Пожарскому. «А ведь где-то в Нижнем Новгороде сейчас живет Кузьма Минин, даже не староста еще, а простой купец, — подумал Чигирев. — И обитает где-то в своем поместье князь Дмитрий Пожарский, не ведающий пока, какую роль доведется ему сыграть в истории России. А может, и не доведется? Может, всё еще можно изменить в лучшую сторону?»

Чигирев обвел взглядом Красную площадь, совсем не ту, какую привык видеть, без Исторического музея, без ГУМа и мавзолея, заставленную многочисленными торговыми рядами и заполненную множеством народа, и подумал: «Сегодня же седьмое ноября! Через триста с небольшим лет это место как раз в этот день станет центром грандиозных празднеств бесовской, человеконенавистнической власти, которая прольет реки крови, отбросит страну на десятилетия назад. А может, и не станет. Может, я предотвращу само ее появление отсюда, из тысяча шестисотого года. Дай-то бог. Ведь не должно возникнуть этого чудовища в прогрессивной, богатой, демократической стране».