Самозванцы

— А ну-ка, не балуй, нож положи, — и после паузы, узнав беглеца, с явным удивлением; — Господи Иисусе, опять ты!

Чигирев в нерешительности остановился посередине лестницы, ведущей с крыльца. Бросаться вниз, на бердыши стрельцов, с одним кинжалом было самоубийством, но и отступить ему не удалось, сзади уже выбегали приказные люди. Увидев Чигирева, застывшего с кинжалом в руке, они тоже остановились, не решаясь приблизиться.

— Положи нож, — после непродолжительной паузы повторил офицер, — душу свою не губи да нас в грех не вводи.

Поняв, что положение безвыходное, Чигирев бросил кинжал на ступени крыльца. Тут же к нему подоспели два стрельца, связали руки за спиной и свели вниз. Их немедленно окружила толпа приказных. Протолкавшийся среди них Смирный с силой ударил кулаком Чигиреву в глаз и зло плюнул в лицо.

— Ужо тебе, вражья сила! — зло прошипел он.

— Остынь, — брезгливо бросил ему офицер, становясь между дьяком и арестованным. — Не твой он нынче. В чем вина его?

— Ляшский соглядатай он и смерти повинен! — выкрикнул Смирный.

— Что он соглядатай ляшский, то у него на лбу не писано, — возразил офицер. — Чем вину его докажешь?

— Злые ляшские слова он выкрикивал, государя поносил да ножом мне и людям приказным угрожал, — ответил Смирный.

Чигирев от досады прикусил губу. В перепалке он забыл, что словам «идиот», «подлец» и «быдло» еще предстоит прийти в русский язык из греческого и польского. «Надо же было так проколоться», — подумал он.

— Злые ляшские слова и я знаю и по надобности употребляю, — неспешно ответил офицер. — Не даром еще при государе Федоре Иоанновиче с ляхами в украинских[7] землях рубился. А правда ли он государя поносил, то проверить надобно. Что он, положим, худого говорил?

— Я супротив государя Бориса Федоровича и слова худого не молвил, — вступил в разговор Чигирев. — Сказал я лишь, что не холоп, а свободный и государю нашему не за страх, а за совесть служу. А дьяк с людьми его за меня на то с посохом да кулаками кинулись. Чуть до смерти не убили. Чтобы живот спасти, я нож и достал.

— Вот как? — офицер цокнул языком и, как показалось Чигиреву с уважением посмотрел на него.

— Да врет он! — выкрикнул дьяк. — Государя Бориса Федоровича он злыми словами поносил. Все это слышали.

— Слышали, слышали, — загудели вокруг приказные. — Смертью его казнить надобно.

— Ну, вину его государев суд разберет, — вынес свой вердикт офицер. — А нынче к своим делам возвращайтесь.

По приказу офицера, стрельцы повели арестованного прочь. Чигирев поежился. Прохладный ветерок пронизывал рубаху насквозь. Кровь из разбитого носа перестала сочиться, но подбитый Смирным глаз явно отекал. Один из стрельцов нагнал Чигирева и накинул тулуп прямо поверх связанных рук. Слева к арестованному подошел офицер и негромко произнес:

— Что ж ты, такой гордый да сильный, в служилые пошел? Здесь таким не место. Приказные хитростью, лестью да холопством берут. Езжал бы ты в свою Сибирь.

ГЛАВА 13 Повороты судьбы

Чигирев снова лежал на охапке соломы в кремлевском застенке. Уже два дня он провёл здесь после драки с приказными. Следы от побоев постепенно исчезали. Арестанта исправно кормили тюремной баландой, не водили ни на какие допросы, и это было удивительно. Впрочем, Чигирев знал, что означает в понимании здешних дознавателей сам термин «допрос», и в глубине души радовался отсрочке предстоящих истязаний. Хотя тяготила и неопределенность.

Больше всего Чигирева беспокоила судьба его семьи, которая всецело зависела от его собственной. Если следствие примет версию дьяка Смирного об измене, шпионаже в пользу польского короля и поношении государя, то не сносить историку головы. В прямом смысле слова. Ну, а семью обязательно лишат имущества, изгонят из Москвы и пустят по миру. Не миновать тогда им и всем потомкам государственного преступника холопского ярма на столетия вперед.

«Надо же было так попасться! — в отчаянии заскрежетал зубами Чигирев. — Обиделся, видишь ли, на оскорбление, гордость взыграла. Да «холоп» здесь вовсе не оскорбление, так, пренебрежительное обращение. Самые родовитые бояре именуют себя так, обращаясь к царю. А я-то кто? Чиновник средней руки, даже не дворянин. Дурак ты, Серега! Решил играть по правилам этого времени, а из шкуры интеллигента начала двадцать первого века так и не выбрался. Времени? Да нет. Взять хоть самого задрипанного крестьянина в Речи[8] Посполитой. Он за обращение «холоп» от любого, кроме своего пана, такое устроит — мало не покажется. А к мелкому купцу и шляхтичу уже сам король должен обращаться: «пан». Холопство — это уже российская специфика… Терпеть её не могу! Но раз уж решил что-то менять, то надо принимать условия игры, а не артачиться. Ладно бы только себя погубил, а ведь еще Дашку с сыном подставил. Идиот!»