Самозванцы

Естественно, в кино я не пошел, а вместо этого напился в «Огненной птице» на площади Бастилии; Коринн об этом никогда не узнает, как не узнает и того, что в два часа ночи меня рвало в канал Сен-Мартен, и я проклинал и ее, и ту далекую страну, которую мне пришлось покинуть такой же мерзкой ночью, как эта; и теперь я рыдал от тоски, от горя, от смеха, от отвращения — я никогда не делал этого при Коринн, боясь показаться ей чересчур американцем (а я, как ни крути, всегда им был и не перестану быть). И я обвинил свою страну во всем, что со мной произошло, пусть даже это было простое расстройство желудка. Каждый раз, напиваясь, я плачу от собственного сиротства, плачу о том, что я оставил, потерял и забыл, особенно в такие ночи, как эта… Я стал рогоносцем из-за члена со вздутыми венами, обладатель которого в лучшем случае негр откуда-нибудь из Чоко; и я проклинал его на расстоянии, а прохожие оставались равнодушными к моим крикам. Черт возьми, хуже всего не само страдание, а то, что никому нет до него дела.

Так Коринн исчезла из моей жизни.

Предыдущий мой брак распался давно; но, в конце концов, почему бы не вспомнить и об этом? Лилиан, как и я, училась на филологическом факультете Венсенского университета. Она хотела стать писательницей (опять же, как и я), но ее кумирами были Жорж Перес, Алан Роб-Грийе, Клод Симон, в общем, представители так называемого нового французского романа. Я же предпочитал Камю и Мальро, и к тому же мне нравился Варгас Льоса, и по этому поводу у нас возникали бесконечные споры, поскольку, с ее точки зрения, единственным стоящим латиноамериканским автором был Северо Сардуй. Еще хуже было, когда мы обменивались своими текстами. По мнению Лилиан, я был человеком прошлого века, произведения которого отражали скудость суждений. Я же, в свою очередь, причислял ее к тем скучнейшим авторам, которые имеют обыкновение витать в облаках, и считал, что она придает излишний таинственный блеск тому, что по своей сути отнюдь не является хоть сколько-нибудь таинственным и привлекательным. Противоречия со временем только обострились. «Узколобый сартрорианец!» — кричала Лилиан. «Невежественная дилезианка!» — парировал я. Как и всегда в таких спорах, очень скоро мы прекращали говорить о книгах лишь для того, чтобы вновь яростно наброситься друг на друга. «Толстая задница!» — кричала она мне. «Деревенщина, возомнившая себя писательницей!» — отвечал я… Так продолжалось до тех пор, пока не наступала развязка: либо кто-нибудь из нас, обиженный, уходил, хлопнув дверью, либо все заканчивалось слезами, объятиями и извинениями, так как оба мы в глубине души понимали, что в нас нет ни капли таланта, а взаимные оскорбления — всего лишь попытка скрыть свою неудачу и посредственность того, что мы пишем, а также тот факт, что оба мы оказались далеки от представлений о самих себе. И чтобы не мучить друг друга, в один прекрасный день мы очень цивилизованно, хотя и с немалой грустью, решили расстаться, ведь мы были угнетающе схожи, словно некто и его отражение.

— Когда я вижу тебя за работой, — призналась однажды Лилиан, — мне кажется, что это я сама кропаю глупости и заполняю листы никому не нужными историями…

— Мне, они интересны мне, Лили! — отвечал я и, естественно, врал, ведь эти истории ничуть не интересовали меня, напротив, нагоняли тоску.

Наконец она ушла, и мы оба вздохнули свободно. Конечно, мы остались друзьями, бывает, проводим вместе выходные и встречаемся на вечеринках. Но не более того. Она вышла замуж за симпатичного парижанина — кажется, он архитектор, — и теперь пару раз в году супруги приглашают меня на обед в свою милую квартирку неподалеку от площади Бастилии. Мы никогда не заговариваем с Лилиан о книгах и уж тем более о сочинительстве. Так лучше.

Не знаю, зачем и почему я вдруг рассказал все это… Думаю, это важно, чтобы понять, какой я на самом деле. Однако должен сказать, что самое интересное во всей этой истории — странный вчерашний звонок. Я находился в своей клетушке — ее просто нельзя назвать «конторой», — когда звук телефона оторвал меня от размышлений. Тогда я слушал дурацкий репортаж о приготовлении кошерных гамбургеров в Париже; а если быть точным, раздумывал, одобрить его или вернуть, сопроводив разгромными комментариями (но тогда автор обвинил бы меня в антисемитизме). О чем я?.. Ах да, телефонный звонок. Я решительно поднял трубку, но быстро успокоился — месье Кастран срочно требовал меня к себе в кабинет. Наш шеф, как и все французские чиновники, имеющие собственный офис (на самом деле, как и чиновники всего мира), любит указать подчиненному его место. Рядом с начальником я увидел месье Пети, низенького лысого мужчину, располневшего от сидячего образа жизни; раньше я его в редакции не встречал. Месье Кастран представил его как сотрудника высших структур Государственного радио и сказал мне, чтобы я собирал чемоданы, так как завтра вечером мы отбываем в Гонконг, а затем в Пекин для подготовки репортажа о католиках в Китае.