Самшитовый лес

Франсуа. Ты говоришь правду… Смотри, ты даже сейчас на него работаешь, ты увеличиваешь его храбрость и отнимаешь мою… Но не будь чересчур самоотверженной… Ведь ты разрушаешь облик простодушной девочки, который его привлекает…

Катерина. Ты и здесь ошибся, Франсуа… Его тянет грязь. Он будет думать, что это он меня развратил!

Франсуа. Я думал, что знаю пределы низости… Я – младенец.

Катерина. Это правда. Но не пытайся ему повредить… Я встану на его сторону, и тебе несдобровать!

Франсуа. Молчи!.. Тебя не существует… Существую ли я? Любопытно…

Входят Генрих и Ла-Гир.

Генрих. Ну, эту болтовню пора кончать…

Франсуа (яростно). Смерть!.. Смерть!.. Нас рассудит смерть! Ты… негодяй! Слышишь?

Генрих. Мне – драться с тобой? Канцелярская крыса, книжный червь. Я – д’Арманьяк, граф божьей милостью! Мой род древнéй королевского! И мне драться с тобой? Голодранец! Поэтишка!

Катерина. Генрих!

Генрих. Оставь! Он давно заслужил встрепку! Надо указать место нахалу! Кстати, у него есть кредитор. Входите, дорогой, пора получать должок.

Входят аббат Сен-Поль и стражники.

Советую не сопротивляться… Это люди святой инквизиции… Аббат, читайте приговор…

Сен-Поль. «Приговор капитула святой инквизиции. Обвиняемый Франсуа Монкорбье, по прозвищу Вийон, известен был грешным и распутным образом жизни. Обманным путем пробравшись в общество благородных дворян, он пытался ввести в соблазн означенных благородных дворян, высокое общество коих не послужило к его исправлению. В усугубление вины означенный Вийон осмелился публично распространять злонамеренные стишки, в коих затрагивались чины нашей святой матери-церкви. Учитывая молодость и неразумие обвиняемого, капитул постановляет на первый раз схватить означенного Вийона и, прочтя приговор, предать сечению на Гревской площади, после чего изгнать из Парижа и его пригородов». Взять его!

Стражники хватают Франсуа.

Франсуа. Только не это!.. Только не это!..

Катерина. Генрих! Я этого не хотела!! Франсуа!

Франсуа (рыдая). Проклятый поп! Запомню я тебя!..

Стражники вытаскивают Франсуа. Молчание.

Генрих. Ну вот и все…

Ла-Гир. Не думаю…

Катерина сидит белая.

Явление 5

Декабрь. Окраина Парижа. Дорога. Голые сучья деревьев. Притихший, жалко улыбающийся Франсуа смотрит на ворота дома. Входит горожанин.

Горожанин. Тебя изгнали из Парижа… Ну что встал посреди дороги?!

Франсуа. Простите…

Горожанин уходит.

Последняя попытка… Гильом, кажется, неплохо ко мне относился… (Стучит дверным молотком. Дверь открывается, и он входит в дом.)

Некоторое время сцена пустует. Потом ворота дома открываются, из них за шиворот выволакивают Франсуа и дают ему пинка в зад. Он падает на землю; затем поднимается, закоченевший, серый, с отвисшей губой и мертвыми глазами. Поднимает с земли свой берет и, пошатываясь, бредет по дороге.

Занавес.

А все же можно сфотографировать Образ или нет? И почему нет? А потому что Образ – это видение. У каждого свое. Видение может либо прийти, либо не прийти. Откуда оно берется – хрен его знает. Имеется предположение об электронном газе, облака которого складываются по желанию всего организма. Это еще Гошка Панфилов высказывал в разговоре с Зотовым (смотри роман «Как птица Гаруда»). Но ведь это только предположение.

Прочла Тоня пять сцен первого действия пьесы про Франсуа Вийона и пришла в недоумение.

– Ну и что? – сказала она. – Из-за чего шум? Пятьсот лет назад было. Нам-то какое дело?

– Это – шанс, – сказал Ефим Палихмахтер. – Шанс. Понимаешь? Наплевать, когда это было. Зато мы сразу становимся заметными. А этим уж как-нибудь воспользуемся.

Тоня подумала и сказала:

– Ваще-то да…

– Как ты думаешь, про что этот фильм? – спросил Ефим Палихмахтер.

– Ясно, про что, – ответила Тоня. – Про дурака.

– Как про дурака? Как? – забеспокоился Ефим Палихмахтер. – Это ты брось. Это сейчас считается самый великий поэт Франции. А с Францией у нас отношения дружбы и сотрудничества.

Но Тоня угрюмо молчала.

– Ну что ты?.. Что ты?.. – забеспокоился Ефим Палихмахтер.

– Ну что же он не видит, как она его делает?

– Кто?

– Да бабенка эта, Катерина.

– Тут все гораздо сложней, – сказал Ефим Палихмахтер.

А у самого дух захватило от предстоящей поездки на аукцион в Париж на кинофестивали или бьеннале. Или вообще бьеннале – это в Венеции?.. И там вообще не кинокартины продают, а живописные холсты? Надо узнать – как на самом деле.

– Нужна правда жизни. Жизнь надо изучать, – сказал Ефим Палихмахтер. – Работать надо. Нормально ходить на службу.

– А зачем? – спросила Тоня.

– Чтобы знать жизнь, – сказал Ефим Палихмахтер.

Тоня промолчала. Потому что уж что-что, а жизнь она знала. И не Палихмахтеру об этом судить.

– Ну подыщи что-нибудь… – нехотя сказала Тоня.

И Ефим ей подыскал место гидроакушерки. Что такое гидроакушерка, Тоня не знала. Но поскольку и я не знаю, что такое гидроакушерка, то мы это оставим.

– А теперь почитай мне второе действие, – сказал Ефим Палихмахтер. – Тут сильный заряд социальности.

– А что это? – неосторожно спросила Тоня.