Самшитовый лес

Памфилий ничего не сказал ему на этот раз, только махнул рукой как-то странно и по-детски неуверенно, потом опустился на диван и, глядя на художника исподлобья, растерянными глазами, тихо промолвил:

– Долой ликбез…

Во всем доме стояла мертвая тишина.

Художник опустил передние ножки стула, расставил колени, как сфинкс, и положил на них ладони рук.

– Рыжик, что с ним? – спросил он, кивнув на Памфилия.

Мне было больно видеть, как жалко выглядел финал этой великой битвы, но я мужественно сказал:

– Он струсил, Костя… он бесповоротно струсил.

Сказав это, я содрогнулся. Потому что Памфилий взял у меня из рук газовую английскую зажигалку и вытащил папиросу из трубы усовершенствованной хаты-папиросницы. Я смотрел на него своими карими бездонными, как вечернее небо, глазами, и в душе у меня бушевала буря. Щелчок зажигалки был подобен выстрелу.

– Долой грамматику, – твердо сказал Памфилий и выпустил шрапнельный комок дыма.

Все было кончено.

Мы стояли у окна, положив на подоконники тяжелые кулаки, и догорающее вечернее небо освещало наши измученные и все же такие вдохновенные лица.

Все было кончено.

– Хватит валять дурака, – сказал Костя да Винчи и перестал бледнеть. – Чего мы раскисли? Что нам, первый раз дают по шее на пути к познанию? Мы еще молоды, кровь еще буйно струится в наших жилах, и нравственный идеал светит нам подобно звезде Бетельгейзе, которая, как известно, является звездой второй яркости, но первой величины, и дает такой интересный спектр со многими линиями, и с Сириусом и Проционом, созвездиями Большого и Малого Пса образует блестящий равносторонний треугольник, обнимая каждой стороной около двадцати шести градусов… Пройдемся по городу, ибо у нас еще много времени до ночи.

Мы вышли.

Был вечер. Были улицы, наполненные путниками, среди которых там и сям попадались гении и девушки с глазами, полными неосознанного вдохновения.

Был вечер.

– Памфилий, Костя да Винчи, ребята… – сказал я голосом, в котором слышались подавленные рыдания. – Может быть, мы еще вернемся?

– Нет, Рыжик, нет, – сказал Памфилий. – Нам необходим кислород.

– Никто никогда не возвращался на прежний путь, – сказал Костя да Винчи. – Хватит ломать комедию. Подумаешь, Митю испугался! Подумаешь, лопнула твоя схема! Новую сделаешь. Самую невероятную.

Мы бродили до поздней ночи и вдыхали кислород.

А потом я остался один в переулке.

– Ну что ж, поищем телефон, который автомат, – говорю я довольно громко и вытаскиваю из кармана розовую промокательную бумагу.

«Смешные ребята, – думаю я. – Ничего я на свете не боюсь, кроме девушки по имени Катя».

Глава 3 Рояль красного дерева

Я позвонил ей по телефону, и она тут же откликнулась.

– Алё!.. Да!.. Я слушаю! – сказала она. – Это вы?! Нет, не сплю, не сплю!.. Недалеко? Я сейчас выйду! Нет, я сейчас выйду! Вы не уйдете?.. Честное слово? Нет, вы скажите честное слово! Ага!

Она повесила трубку.

Потом она выскочила из парадного. На ногах у нее тонкие чулки и тапочки. Пальто внакидку она придерживает у горла.

– Как же мы гулять пойдем? – спросил я.

– Гулять?

Она уносится в парадное.

Я стою и ковыряю землю ботинком.

Она выходит из парадного, одетая в пальто, косынку и туфли на шпильках.

Она поднимает ко мне лицо.

– Я готова, – говорит она.

…Я тоже, – подумал он…

Люди нашей эпохи понимают друг друга на ходу и часто перестают понимать, живя рядом. Люди нашей эпохи рассказывают дорожному попутчику историю своей жизни, и двое, годами жившие бок о бок, иногда мало что знают друг о друге. Такая наша эпоха. Пуд соли, где ты?

Нет, мы не стали знакомиться с девушкой Катей.

Она мне задала ряд вопросов: о жизни, о литературе, о любви.

Я дал на это ряд ответов.

Она мне задала академический вопрос:

– Бывает ли любовь с первого взгляда?

Я ответил академически:

– Бывает. Ну и что хорошего?

Я ей сказал:

– Давайте не будем знакомиться. Зовите меня Алексей Николаевич, а я вас Катя. Поговорим о жизни, как люди. Хорошо?

Она подумала и сказала:

– Ладно.

Она сказала:

– Знаете что?.. Давайте разговаривать, как прохожие.

– Почему как прохожие?

– Вы не хотите знакомиться. Вы же все знаете лучше всех.

Я промолчал.

– Я думала, я вас понимаю, – сказала она.

Я испугался и взял ее за руку.

…Я родился на Благуше в двадцать втором. Отец мой, Николай Сергеевич, был командиром военно-строительного отряда. Его с фронта вызвал молодой физик, который принимал участие в постройке московской радиостанции.

Отец был мастером на все руки – механик, радист. До германской он окончил реальное училище. Мама моя, Вера Петровна, была дочерью учительницы пения и окончила гимназию с золотой медалью. Они поженились на фронте. Я родился в год, когда построили первую московскую радиостанцию имени Коминтерна.

Радиостанцию построили очень быстро. Время было голодное и нэпманское. Благуша была текстильная и воровская. На строительство привезли первые мотки проволоки, и в ту же ночь их украли, а сторожа убили. Молодые супруги ждали ребенка, и мама боялась, когда отец поздно возвращался с работы.