Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь

Просто Гошка не знал тогда, что вступает на опасный путь лирики, не знал еще, что все клетки его, вся кровь, доставшаяся ему в наследство от тысяч медленных поколений, от веков, уходящих к Атлантиде, которая хотя и утонула в считанные незапамятные часы, но все равно была, что тысячи веков его наследства уготовили ему тоску по встрече - и не с супругой даже и не с возлюбленной, а с подругой.

Он не знал этого, бедный парень, но не хотел идти по тягучей дорожке. Он хотел пересечь ее витки и карабкаться прямо к вершине, продираясь через хаос замшелых камней и мокрых листьев, хватаясь руками за черные заросли.

Гошка добирался до светлого поворота дороги, поджидал спокойно идущего человека и лез дальше сквозь редеющий к вершине кустарник.

И вот наконец они сошлись на последней площадке горы, где была каменная скамья, и заросли внизу, и серые тучи над головой. И огромный воздух кинулся Гошке в легкие, и воздухом наполнилось его сердце.

Человек посмотрел в сумасшедшие Гошкины глаза и взял за плечо тяжелой рукой.

- Ну, давай вниз - сказал он. - Тебя - как зовут?

- Гошка.

И они спустились в Кисловодск.

Гошку трясло и тошнило.

Перед длинной деревянной лестницей, которая белела в сумерках на травяном склоне, у Гошки закружилась голова, и он потерял сознание. И человек подхватил его на руки и отнес домой.

- Это от высоты. Перебрал, - сказал он маме. - Дайте ему молока.

Кисловодск - это такой город на Кавказе. А что такое Кавказ - знает каждый. Ну что может случиться в Кисловодске необычного? Разве что испортишь желудок в столовой "Храм воздуха" или украдут штаны в минеральных ваннах.

Четвертым за столик сел человек с головой, бритой наголо. У него" были покатые плечи и глаза, сощуренные по-степному.

Мама убрала со скатерти панаму младшего брата Сереги.

- Спасибо, - вежливо сказал человек.

Подали щавелевый суп, и четырехлетний Серега стал с силой втягивать жижу с ложки.

- Не хлюпай, - сказала она, покосившись на человека.

Тот спокойно ел, глядя в тарелку, но щеки у него не вздувались буграми, когда он жевал хлеб и бесшумно запивал его супом.

Гошка попробовал так есть, но у него ничего не получалось.

Человек хорошо ел. Почти как отец. Только спокойней и не читал за столом. Отец хорошо ел. Всякая еда казалась вкусной, и даже Серега не канючил. Гошка любил, когда так едят. Любил, когда это похоже не на обжорство, не на баловство и не на брезгливое принятие пищи и даже не на утоление голода, а когда это больше всего похоже на работу. Много лет спустя в фильме "Судьба солдата в Америке" так ел итальянские макароны один второстепенный гангстер и запомнился, потому что был личностью.

Человек взял стакан киселя и выпил его одним большим глотком. Поставил на стол и тихонько подмигнул разинувшему рот Сереге. И Гошка испытал укол ревности, потому что этот человек не понял, не разглядел, кто из троих Панфиловых самый интересный.

Серега склонил голову набок и сказал красноречиво и печально:

- Ма-а… я хочу-у…

Мама испуганно покраснела. Человек поднялся.

- Встретимся за ужином, - сказал он.

И почти не поворачивая головы, кивнул Гошке:

- Пошли…

И Гошка, сбежав со ступенек, пошел рядом с ним, испытывая спокойный восторг, потому что для этого не было никаких оснований. Он шел за ним как привязанный, глядя на тугую спину, синие галифе и поблескивающие чистые сапоги.

Это было настоящее. Это была настоящая мальчишеская дружба с первого взгляда.

Гошка ничего не знал об этом человеке, но понимал, кто он такой. Он настоящий.

Гошка всю жизнь хотел только настоящего, и это было у него главное, если не вовсе единственное положительное качество. Так он считал.

Что он вкладывал в это слово, он и сам не знал. Только все ненастоящее казалось ему декорацией - все равно как нарисованное небо в кино.

Однажды Гошку привезли на киностудию и через какие-то гаражи и лестницы провели в желтую комнату, и там был стол со стеклянным окошком, а сбоку колесо с ручкой.

- А для чего окно? - спросил Гошка.

- Господи, да стой же ты, стой, - сказал веселый Гошкин дядька, кинематографист.

- Сергей Сергеевич, присмотрите за ним.

Дядька привел в комнату двух красивых женщин. Одна из них была Гошкина мама, а другая тоже была Гошкина мама, но только не из жизни, а из будущего фильма про героического мальчика и про гражданскую войну. Женщины смотрели друг на друга и улыбались.

Мама из фильма протянула руку и хотела погладить Гошку по голове, но он успел увернуться.

Мама из жизни вздрогнула и тоже протянула руку погладить, но Гошка опять не дался. Он тогда еще не любил этого.

Когда актриса вышла, мама сказала:

- По-моему, эта актриса не подходит на роль матери.

Дядька ответил:

- Она то же самое сказала о тебе.

А Гошке уже строили суконную черкеску и перешивали белую текинскую папаху с рыжей подпалиной, он уже держал в руках кинжал, слонялся по студии и видел раздражающие чудеса - рояли, не издавшие ни звука, каменные стены крепостей, которые можно было проткнуть ботинком, и седую улицу белых украинских мазанок, которые он так любил.