Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь

Фролову это было неприятно, и он как-то сразу скис. Но Сапожников, который всю жизнь ехал куда-то и никак не мог доехать, обижаться ему не велел и заявил, что лично его вполне устраивает, если все будут знать, что он занимается фердипюксом, лишь бы езду в незнаемое не путали с ездой по адресу. И что обществу нужны и ремесленники, и фердипюксы, и если Фролова оскорбляет когда-то великое, а ныне затрепанное и уничижительное слово "ремесленник", то есть человек, знающий свое дело до тонкости и умеющий сделать нужную вещь, то Сапожников со своей стороны добровольно отказывается от престижной клички "человека творчества", то есть человека, имеющего не чертеж впереди, а убегающий горизонт, и согласен быть "фердипюксом", раз слово "творчество", бывает, приманивает бездельников на нужную обществу работу.

- Так против чего же ты все-таки выступаешь, Сапожников? - спросил Глеб и стал ждать ответа.

- Я не против. Я - за, - сказал Сапожников. - Я за ремесло и за фердипюкс.

- Ремесло - это стандарт. Стандарт противен, - сказал Глеб. - И мы со стандартом боремся.

- Это ужасно, - сказал Сапожников. - Ужасно, если вы победите. Но я думаю все же, что вы не победите. Стандарт - это великое достижение в технологии. Я хочу позвонить по телефону, чтобы мне на дом привезли телевизор "Электрон", а я бы его только включил и смотрел бокс, где Кассиус Клей делает что хочет с Фрезером, потому что Кассиус Клей фердипюкс, а Фрезер выполняет программу и каждый раз ошибается. А не хватать за локоть молодого продавца и жарким шепотом просить его подобрать за дополнительную плату телевизор "Электрон", но не жирный, а попостней и с мозговой косточкой.

- А если токарю надоест крутить гайку по чертежу? - спросил Глеб, ища союзника в Генке. - Тогда как? То есть ему надоест работать руками, и он захочет работать головой? Тогда как?

- Во-первых, нет такого ремесленника, который бы не работал головой. Ты просто не пробовал, Глеб. Не путай стандарт и однообразие. А если ему надоест однообразие, он должен придумать, как сделать две гайки вместо одной, или придумать автомат для нарезки гаек, или придумать элемент, заменяющий гайку вообще. То есть перейти в фердипюксы.

- Я не хочу переходить в фердипюксы, - сказал Фролов. - Я хочу резать свою гайку.

Я люблю однообразие. Оно успокаивает.

- Тогда о чем спор? - спросил Сапожников. - Я же знал, Гена, что ты не захочешь перейти в фердипюксы. Вот ты, как и Глеб, почему-то считаешь, что в науке и в искусстве…

- Ничего я не считаю… - вызывающе сказал Фролов. - Почему ты объединяешь меня с Глебом? Я говорил о совести.

Так. Слово было сказано. Хотя и не Сапожниковым, но было сказано - объединяешь.

Глеб поднялся, подошел к Сапожникову и стал смотреть ему и глаза.

- Ты сумасшедший, Сапожников, - сказал Глеб.

- Это я уже слышал, - сказал Сапожников. - Я алжирский бей, и у меня под самым носом шишка.

- Почему ты людей обижаешь?

- Ничего ты не понял, Глеб, - сказал Фролов. - Мы об него сами обижаемся, как о булыжник… Все важно - и ремесло, и фердипюкс. Не надо только перепутывать. А то одна показуха получается. Сапожников - фердипюкс, это ясно. Верно я говорю, Сапожников?

- Не подсказывай мне ответ, Гена, - сказал Сапожников.

Потом он засмеялся, сделал танцевальное па в центре комнаты, закрыл глаза и повалился на пол.

- Неожиданности хороши в меру, - сказал Глеб.

- Фролов кинулся поднимать, но Глеб остановил его.

- Нельзя… - сказал Глеб. - Скорую помощь… Быстро… Инфаркт, наверно.

Палец Вартанова не попадал в единицу на диске и все промахивался мимо.

- Допрыгался, фердипюкс… - сказал Филидоров, который во время дебатов не произнес ни одного слова и настолько затих в своем углу, что о нем постепенно забыли, хотя вначале явно старались показаться и понравиться ему.

- Эх, вы! - наконец крикнула Нюра. - Ему же людей жалко! Понятно вам? - И снова крикнула: - Сапожников!

Глава 28 БАГУЛЬНИК

Как на самом деле было, никто не знает, но рассказывают вот что: шел по улице человек, шел и шел, а потом вдруг упал. Подбежали к нему, смотрят, а он не тот.

Какой он прежде был, никто, конечно, не знал. Шел себе по улице и шел, а когда упал, смотрят, он совсем не тот. Ну конечно, тут шуры-муры, туда-сюда, то-се, подбежал второй, поднял человека, пустил его по улице - идет. Как колесо покатился. Опять стал тот самый. Никакого интереса.

Вика сказала Сапожникову:

- Ну что ты мне всякую чушь рассказываешь… Ну, а кто он, тот человек?

- Кто?

- Который упал?

- А-а.

- Нет, правда, кто?

- Это был я.

- А второй, который его поднял?

- Это был тоже я, - сказал Сапожников. - Однажды раненый упал на льду и разбил лицо. Это был тоже я, а однажды я замахал крыльями, взлетел на забор и закукарекал. Это был тоже я.

- Ты очень чувствительный.

- Нет, - не согласился Сапожников. - Я задумчивый.

- Ничего, все еще наладится, - сказала Вика - Ты еще выпутаешься.

На подоконнике стояла хрустальная ваза колокольчиком. Вика воткнула в нее какие-то прутья и налила воды. Два дня они стояли веником, а на третий брызнули розовыми цветами.